В одно прекрасное утро царь Соломон проснулся, потянул носом воздух, учуял доносящийся с дворцовой кухни сладкий запах ханукальных пончиков и поспешно закричал:

— Азария! Завтрак неси!

Но ничего не произошло.

Царь Соломон удивился. Обычно его секретарь Азария имел привычку появляться немедленно, стоит только царю пробудиться. Мудрый царь Соломон подозревал даже, что Азария с раннего утра стоит под дверью и только и ждёт момента, когда к бедному царю можно будет приступиться с рабочими вопросами. Но в это утро, увы, Азария не пришёл на царский зов. Это настораживало.

— Азария! Ку-ку! — громко сказал царь Соломон, но опять ничего не произошло. Впрочем, нет — кое-что произошло. А именно — царь Соломон услышал подозрительное шипение. Царь был не из трусливых: если бы, скажем, выяснилось, что в окно залетела какая-нибудь шипучая птица, или что под кресло залезла какая-нибудь шипучая змея, или что кто-нибудь шутки ради поставил царю под кровать бутылку шипучки, которая теперь, соответственно, шипела, царь бы смело прогнал птицу, с безопасного расстояния обругал змею или выпил шипучку. Но шипение не повторялось. А при мысли о сладкой шипучке царь Соломону вспомнил о сладких пончиках.

— Азари-я-а-а-а-а! — позвал царь Соломон довольно громко. Опять шипение. И тут царь Соломон, который был очень, очень, очень мудрым царём, сообразил: это была не птица, не змея и не шипучка. Это шипел он сам. Вместо повелительного царского голоса, пред которым трепетали всякие вражеские трепетатели, из горла царя вырывалось только жалкое шипение. И это шипение, надо сказать, сопровождалось очень неприятными ощущениями в царском горле, как то: болением, саднением и в целом страданием. И тогда царь Соломон понял, что у него ангина.

Царь Соломон был совершенно выдающимся царём. Мудрым, сильным, храбрым и так далее. Пред ним трепетали вражеские трепетатели; по его приказу возводились великие постройки; его чары смиряли мерзких матёрых демонов; его мудрости приезжали учиться со всех концов земли. Но при всём этом царь Соломон был всего лишь человеком. Точнее — всего лишь мужчиной. А ещё точнее — еврейским мужчиной. А еврейский мужчина, заболев чем бы то ни было (не говоря уже о такой досадной пакости, как ангина), немедленно перестаёт быть мудрым, сильным и храбрым. А становится вместо этого испуганным, растерянным и очень несчастным, будь он хоть царём над всеми царями. И царь Соломон, обнаружив у себя ангину, немедленно сделался ужасно, ужасно несчастным. Тем более, что замечательные ханукальные пончики оказалось больно глотать, и царь а) не получил от пончиков никакого удовольствия, б) остался голодным. Тут кто угодно оказался бы ужасно, ужасно несчастным.

Царь Соломон сел, пригорюнившись, у окна. Пока секретарь Азария зачитывал ему вслух последние новости о шумерско-аккадском конфликте, царь смотрел в окно на прохожих и тосковал. Прохожие поголовно царю не нравились (как это всегда бывает, если еврейскому мужчине вдруг случится заболеть). Если мимо шёл красивый, хорошо одетый прохожий, царь Соломон сердито думал: «Вот выступает, зараза… Хам, небось, ужасный… Слуг куском хлеба попрекает… Налоги не платит… Работает с утра до ночи, жену не видит, детки дикарями растут…» — ну, понятно. А если мимо шёл некрасивый, плохо одетый прохожий, царь Соломон сердито думал: «Вот, зараза, плетётся… Лентяй, небось… Работать не хочет… Налоги платить нечем… С утра до ночи сидит дома, жене надоел, детей шпыняет…» — ну, тоже понятно. Словом, бедный царь Соломон пытался, как мог, отвлечься от мысли о ханукальных пончиках, которые всё равно не радуют. И тут мимо царского окна прошёл такой человек, что царь Соломон от удивления аж ойкнул (беззвучно): этот человек был покрыт золотом с ног до головы. А вернее, от колечка на шапке и до колокольчиков на туфлях. Серьги у него были золотые, цепи на шее золотые, шитьё на одежде золотое, браслеты золотые. Даже штаны были золотые. В какой-нибудь другой день мудрый царь Соломон при виде такого человека обрадовался бы — вот, растёт благосостояние иерусалимских граждан. А в этот мрачный день царь Соломон сразу подумал: «Негодяй какой-то. Вор, небось, и мошенник. Вдов и сирот обирает. Прям вижу — вот пришла к нему под окно вдова, чего-то там в залог отдавать. С тремя детьми полдня перед окном она стояла на коленях, воя. Фу». И рассерженный царь Соломон совершенно неожиданно для самого себя кинул в этого золотого человека пончиком.

— Ваше величество! — возмущённо сказал секретарь Азария. Его очень расстроило, что великий царь и выдающийся воин попал какому-то медленно бредущему прохожему не в глаз, а в ухо. Азария беспокоился, что этот инцидент, если будет замечен, может подорвать авторитет монархии.

А золотой человек, которого пончик совершенно неожиданно шлёпнул по уху, подскочил, оглянулся — и оторопел: сам царь Соломон стоял у окна и взирал на него нехорошим взором. Золотой человек перепугался и даже позабыл утереть с уха персиковое варенье. А царь Соломон, не будучи в состоянии позвать этого человека, сурово поманил его пальцем. Честное слово, это очень страшно — когда царь кидает в тебя пончиком, а потом сурово манит пальцем. И золотой человек, смертельно перепуганный, явился пред очи царя Соломона, то есть тихонечко подошёл под самое царское окно и замер.

— Хто? — прохрипел царь Соломон.

Золотой человек (который, как вот-вот выяснится, был совсем даже не золотой, а совершенно обыкновенный) тоже, надо сказать, был еврейским мужчиной. Поэтому в состоянии сильного волнения он говорил очень много, о чём потом непременно жалел.

— Ювелир, ваше величество, — живо отозвался он. — Иду, понимаете. Показываю свой товар лицом. Лицом показываю товар в качестве изобретённой лично мною альтернативной маркетинговой стратегии, позволяющей сократить расходы на дорогое размещение наружной рекламы.
— Хм, — хмыкнул царь Соломон и устыдился за своё поведение. Этот человек, оказывается, не был никаким таким вором и негодяем. Царь Соломон решил загладить свою ошибку светской беседой и спросить, что у человека за товар.
— Што? — прошипел он, морщась от боли в горле.

Это прозвучало так невежливо, что даже секретарь Азария, человек в высшей степени приличный, не выдержал и хихикнул, а бедный ювелир в панике зачастил:

— Лицензионный, ваше величество, товар, заверенный подлинными пробами и предоставляющий покупателю… Э… Широкий выбор… Разнообразный выбор… Э… пуговиц и колокольчиков. А также браслетов и пончиков! Ой! — пискнул ювелир, поняв, что сморозил глупость. — Не пончиков! Колец! Браслетов и колец! А также пончиков и пуговиц. Ой! — снова пискнул ювелир, и царь Соломон с огорчением понял, что напугал этого человека до смерти.
— А также заколок и баранок, — хмыкнул безжалостный секретарь Азария. Царь Соломон строго погрозил ему пальцем. «Надо что-нибудь купить у этого торговца», — подумал царь Соломон. Он всё-таки даже во время болезни оставался очень, очень, очень мудрым царём и отлично знал, чем можно порадовать ювелира.
— Грустный. Кольцо. Веселить, — прошипел он.

Испуганный ювелир немножко взбодрился: он понял, что ему подвалил царский заказ. И что заказ этот — поставка какого-нибудь кольца. И ювелир немедленно стал демонстрировать Соломону самые дорогие кольца, унизывающие его собственные пальцы, с такой поспешностью, что запутался в собственных руках. Тут безжалостный секретарь Азария снова хмыкнул.

— Весёлый. Кольцо. Огорчать, — хрипло сказал царь Соломон и указал ювелиру пальцем на бессовестного Азарию.

Тут бедный ювелир оторопел. Он привык думать, что развеселить грустного человека можно любым кольцом, которое стоит больше, чем кольцо у соседа. А вот такого кольца, которое грустного бы веселило, а весёлого огорчало, ювелир не знал. И в результате испугался ещё больше прежнего.

И такой, значит, испуганный этот самый ювелир пошёл домой. И дома весь вечер думал, думал, думал — и ничего не мог придумать. И даже надоедание жене с последующим шпынянием детей ничем ему не помогло. Поэтому он решил пнуть кота. И пнул. Но промазал. И вместо кота здорово так стукнулся большим пальцем ноги об табурет.

— Бли-и-ин! — заорал несчастный ювелир, которому только ушибленного пальца и не хватало в этот трудный вечер. — Блин, блин, блин! Пончик, пончик! Баранка, баранка, баранка!!! — кричал бедный ювелир, прыгая на одной ноге; он бы предпочёл кричать что-нибудь другое, но при детях приходилось сдерживать себя. А потом несчастный ювелир прохромал к окну, шлёпнулся на табуретку и принялся смотреть на прохожих. И поскольку теперь он тоже был заболевшим еврейским мужчиной, все прохожие остро ему не нравились. Особенно ему не нравились такие прохожие, которые ходили сначала в одну сторону, а потом — в другую. Потому что о таких прохожих несчастному ювелиру приходилось сочинять гадости дважды. «Зараза… — злобно думал несчастный ювелир, глядя то на одного, то на другого пешехода, сперва бежавшего куда-нибудь по делам, а потом спешившего обратно домой. — Сначала, зараза, туда пойдёт… Потом опять сюда пройдёт… Туда пройдёт… Сюда пройдёт…»

И тут, совершенно неожиданно, на несчастного ювелира снизошло озарение. Позже он рассказывал друзьям, что это озарение было настоящим ханукальным чудом; правда, друзья были склонны считать ханукальным чудом скорее тот факт, что кот ювелира, эта ленивая толстая тварь, неожиданно подняла попу с пола и отскочила в сторону. Так или иначе, несчастный ювелир немедленно перестал быть таким уж несчастным. И бросился в свою мастерскую — чего-то там клепать. И даже забыл, что он больной еврейский мужчина. К счастью, такое с еврейскими мужчинами тоже иногда случается: уж если они решат чего клепать, то про всё забывают. Клепают, клепают, всю ночь клепают…

Так что на следующее утро, когда царь Соломон проснулся ещё ангинистее и несчастнее прежнего, кинул тапочкой в дверь, чтобы явился Азария, и принялся вместо вкусных пончиков терпеливо поглощать омерзительное молоко с содой, которое Азария считал полезным при ангине, ювелир был уже тут как тут. И как только царь Соломон согласился его принять, этот самый ювелир протянул царю очень простое золотое кольцо.

— Хм, — сказал царь немного разочарованно.
— Внимательнее, внимательнее, ваше величество, — снисходительно сказал ювелир. Он уже ничего не боялся, как это часто бывает с еврейскими мужчинами, которые всю ночь клепали.
— Хм, — заинтересованно сказал царь Соломон и поднёс кольцо поближе к глазам. И увидел, что внутри кольца аккуратно высечены четыре коротких слова:

И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.

Царь Соломон даже при ангине оставался всё-таки очень, очень, очень мудрым человеком. Он прислушался к своему несчастному горлу, потом ко вкусу мерзкого горько-солёного молока во рту, потом к раздраженному сопению своего секретаря Азарии, страшно недовольного тем, что царь болеет, вместо того чтобы работать, — и засмеялся.

— Вещь! — хрипло, но довольно бодро сказал царь Соломон.
— Молочко-то работает, — сказал секретарь Азария ехидно. — Голосочек-то прорезался у нас, а? Молочко-то мы, значит, не хотели пить, выпендривались. Не работает, говорили, молочко. А голосочек-то — вот он. Слушаться надо, ваше величество, знающих людей. — И секретарь Азария постучал пальцем по бумажкам, как бы намекая, что и в государственных делах хорошо бы слушаться знающих людей, а не только в вопросах лечения больного горла. Азария тоже был еврейским мужчиной. Он никогда не умел вовремя остановиться.
— Прав оказался, да? — вкрадчиво спросил царь Соломон. — Приятно, да? Радуешься, да?
— И пожалуйста, и радуюсь, — самодовольно сказал секретарь Азария, не умевший вовремя остановиться.
— А ну-ка прочитай, что написано! — сказал царь Соломон и сунул новое кольцо прямо под горделиво задранный нос своего несносного секретаря Азарии. И Азария прочитал:

И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.

И немедленно скис.
— Вещь! — сказал очень довольный царь Соломон все ещё хриплым, но, безусловно, бодрым голосом, и с удовольствием надел кольцо на палец. И это кольцо служило царю Соломону ещё много, много лет.

Правда, тут надо честно сказать, что на протяжении этих самых лет царь Соломон немного лукавил. Когда всё было хорошо, он старался про это самое кольцо не думать. А когда всё было плохо, он думал про кольцо и про надпись на нём с большим удовольствием.