Песня Алоны Даниель «На крышах Тель-Авива» прежде всего символизирует для меня январь-февраль 1991 года и ту самую войну в Ираке, когда Саддам Хуссейн обстреливал Израиль ракетами системы СКАД, и было опасение, что садамовские скады могут быть вооружены химическими боеголовками. Музыкальное сопровождение, голос Алоны и припев песни «На крышах Тель-Авива» всегда уносил меня в интригующую, полную романтики, свободы и таинства жизнь незнакомых мне людей, которые живут сегодняшним днём.

Мне было семнадцать с половиной лет, и в то время, когда мои сверстники на бывшей родине уже закончили школу, я ещё только ходил в предпоследний, одиннадцатый класс израильской школы. Мои родители жили тогда на четвёртом этаже дома, на перекрёстке улиц Йосефталь и Санхедрин – наверное, в самой злачной части худшего тогда района Бээр Шевы, одного из наиболее неблагополучных и печально известных во всём Израиле своей преступностью. Район назывался «шхуна далет» - «четвертый район» («далет» - четвёртая буква еврейского алфавита). Родители – заслуженные учителя в СССР и никому не нужные в Израиле за десять лет до пенсии – делали свои первые шаги в новом государстве. Отец только-только сумел найти работу преподавателем математики в старших классах школы, и они, конечно, не могли позволить приобрести или снять в аренду достойное жильё. Каким-то чудом, благодаря моему случайному знакомству с израильтянином, земляком моей матери, родители получили социальное жильё.

В зубы дарёного коня не смотрели. Когда я пешком возвращался поздними вечерами от друзей, проживавших в более благополучных районах города, мимо чёрного по ночам парка с обособленно торчащими в небо взъерошенными силуэтами пальм, а потом через всю шхуну далет, улица Санхедрин всегда была пустынной. Я шел по улице, невольно вздрагивая от малейшей тени и шороха, а когда замечал вдали от себя шедшего навстречу мне человека, кто-то из нас обычно переходил на противоположную сторону. Однажды ночью нас с родителями разбудили выстрелы рядом с домом, мы ничего не увидели в темноте и снова легли спать. Несколькими часами позже, рано утром, едва начало светать, я услышал громкие разговоры в двадцати метрах под моим окном – вокруг распростёртого тела застреленного преступника уже собрались, переговариваясь по рации, несколько полицейских.

Израиль готовился к войне в Ираке основательно и заранее. Всем раздали противогазы и шприцы с атропином, всех научили готовить безопасные комнаты с заклеенными скотчем окнами, с запасом воды и провизией, чтобы провести там первые часы в случае химической атаки. Безопасную комнату в квартире родителей приготовили в моей комнате размером в десять квадратных метров.

Вспоминаю первую тревогу, уныло завывающую посреди ночи из рупора на электрическом столбе напротив моего окна. Отец в майке-алкоголичке, судорожно пытаясь попасть рукой в провисший рукав спортивной куртки, мать в комбинации и в домашнем халате, наброшенном поверху, пришли ко мне в комнату, оба уже в противогазах, с влажной тряпкой, чтобы подоткнуть под входную дверь. По радио из моего двухкассетного магнитофона Грюндинг – трофея из предыдущей жизни, когда количество вывозимых долларов было ограничено и нужно было потратить остатки накопленных за всю жизнь и быстро обесценивающихся в 1989 году рублей – передавали, что скады упали на открытых пространствах в центре страны, человеческих жертв нет, и что ни один скад не попал в жилые дома. Через пять минут, когда уже наверняка прошла опасность попадания скада, можно было выходить из комнаты и, пытаясь преодолеть разыгравшийся адреналин, ложиться спать.

Война длилась немногим больше месяца, и вскоре мы поняли, что большой опасности попадания скада в Бээр Шеву нет. В Центре страны от прямого попадания скадов погибли трое. Много людей погибло от инфарктов и от удушья в противогазах. Всего в стране признали погибшими в следствие атак Саддама чуть более семидесяти человек. Тем не менее, опасаясь возможной попытки Саддама бомбить реактор в Димоне, мы всё ещё соблюдали меры предосторожности, при тревоге заходили в задраенную скотчем комнату, надевали противогазы, но всё это уже превратилось в рутинное. Если в первую неделю школы ещё были закрыты, то со второй или с третьей недели уроки возобновились, и мы топали в школу (я на двух автобусах с пересадкой) с картонной коробкой, в которой лежал противогаз.

Однажды я возвращался домой, когда уже совсем стемнело. В скрипящем и дребезжащем на поворотах и неровностях дороги автобусе были только я и водитель. Мы подъезжали на скорости к конечной остановке в ста метрах от моего дома – водитель спешил закончить смену, а я побрёл под моросящим дождём от остановки к дому по пустой улице. Дверь в нашу квартиру была закрыта изнутри на защёлку, и я не смог её открыть ключом. После нескольких звонков мне открыл отец, очень смешной в противогазе. Оказывается, за пять минут до моего прихода объявили тревогу, и в автобусе я её не услышал. Ситуация выглядела комической до сюрреализма.

Саддам бомбил Израиль регулярно по вечерам. В темноте его грузовикам с ракетными установками было безопаснее передвигаться и легче скрыться. По вечерам я делал уроки за встроенным в шкаф столиком, на полке над столом стоял магнитофон с включенным радио – мы боялись пропустить знак тревоги. Песни на английском крутили поочерёдно с песнями на иврите. По радио тогда часто гоняли песню Алоны Даниель с её тель-авивскими крышами, и я каждый раз замирал, слушая знакомую музыку, в ожидании заветных слов припева "на крышах Тель-Авива". Годами позже похожее ощущение заветного ожидания я начал чувствовать, слушая раз за разом пинкфлойдовскую "Wish You Were Here" – щелчок, тихую музыку и приглушенный разговор мужчины и женщины.

В тесноте моей комнаты, за маленьким столом, встроенным в шкаф, под светом настольной лампочки, слушая радио в ожидании очередной бомбёжки, я мечтал о свободе и романтике. Мне очень хотелось закончить уже школу, скорее уехать из Беер Шевы в другой город, искать и находить девушек, на улицах и крышах Тель-Авива, Одессы, Киева или Москвы.

Ниже перевод песни с иврита. Старался переводить дословно, кроме нескольких вольностей, которые я себе позволил, чтобы сохранить смысл текста. Надеюсь, Алона Даниель меня простит за это.


Ищи меня этой ночью в закрытых местах
Ищи меня дома и в чужих домах
Хоть сейчас и конец осени
Ты вовремя пришёл и не опоздал
Если не найдёшь меня сейчас
Не получишь меня завтра

Ищи меня этой ночью в закрытых местах
На крышах Тель-Авива этой ночью что-то происходит
Не от жары и не от холода спряталась тут я
На крышах Тель-Авива кто-то видит этой ночью
Тени которые мелькают на белой занавеске

Ищи меня этой ночью, завтра будет поздно
Сейчас тепло, сейчас холодно
Никогда не кончается

Хотя сейчас конец осени
Ты вовремя пришёл и не опоздал
Если не найдёшь меня сейчас
Не получишь меня завтра

На крышах Тель-Авива…