После Заксенхаузена я был больным, босым и нищим. Я потерял все, что только можно потерять, включая семью, кров и чувство собственного достоинства. Мне нечего было терять, но страшно хотелось забыть, перевернуть страницу и начать писать ее с нуля. Тель-Авив для таких, как я, был самым подходящим местом. И я приехал. Устроился на стройку разнорабочим. Ну а куда еще, в 19 лет, без образования, опыта, профессии. Потом стал хорошим каменщиком, получил образование инженера. Назначили прорабом. Несколько успешных проектов, и вот - первый самостоятельный объект.

Нельзя сказать, что строительство - мое призвание. Я не искал эту работу, она сама меня нашла. Но я доволен, что она у меня есть. И вот сейчас, спустя 24 года с моего первого дня на стройке, когда мне впервые доверили руководство объектом, этот "бетонный форсмажор" сильно выводил меня из себя. Третировал мои нервы настолько, что когда я увидел первые машины с бетоном, въезжающие на площадку, не удержался и набросился на водителя во главе автоколонны, как будто это он виноват в задержках.

"Еще сутки простоя, и я бы разорвал контракт с вами и выставил бы вам кругленькую неустойку. Вы срываете мне сроки! Я теряю деньги! Какого черта... " - и тут я поперхнулся. Из кабины бетономешалки на меня смотрели глаза малыша Йоси.

Вокруг этих лучистых глаз залегли глубокие морщины. Волосы наполовину седые. Но глаза-то остались прежними. Сияющие лучики моего младшего брата Йоси. Мы не виделись с ним 30 лет! До этого жаркого лета 1973 года я был убежден, что похоронил брата. Впрочем, как и он меня.

"Давид, Давид, Давид..." - он выпрыгнул из кабины авто и как зачарованный стал шептать мое имя. Мы вцепились друг в друга. Это нельзя было назвать объятиями. Мы вгрызались друг другу в волосы, плечи, спину, размазывая по щекам соленые грязные потоки. Да, мы ревели, как дети. Точно как тогда, в 1943-м, когда гестапо забрало отца.

Мы до последнего жили в Берлине, не уезжали. Ну, во-первых, потому, что некуда было бежать. Богатым евреям еще удавалось как-то вырваться из лап гестапо, договориться. В ответ они лишались всего, что имели, сохранив только жизнь. У моего отца - модного до войны портного - не было таких денег, которые бы стоили даже наших никчемных жизней. Да и знаете, до 43-го в Берлине, как это не парадоксально, было безопаснее. Когда из Польши уже шли эшелоны смерти, забитые евреями, в Берлине было тихо. И в 1941-42 годах, хоть уже и ходили мы все со звездами на груди, если не высовываться, можно было как-то жить.

Мы и жили. Как кроты. Когда-то по субботам у нас была традиция выходить в парк кормить уток. Мы не делали этого уже два года. Но чтобы хоть как-то скрасить время, мама придумала играть в уток и парк у себя дома.

Была как раз суббота, мы играли, когда гестаповский сапог выбил дверь нашей крохотной квартирки.

Было все понятно без слов. Не нужно было ни о чем спрашивать, говорить банальностей, вроде "Наишу, дам знать о себе" или еще что-то такое. Отец и не говорил.

Он только, уходя, сказал мне коротко: "Ты, Давид, теперь главный. Береги маму и Розу, и Йосю". Когда в доме стало тихо, мы стали рыдать, тихо подвывая. Все рухнуло. Мир рухнул. И только мама молчала. У нее не было слез. Она сказала, что завтра будем уходить. Мы следующие.

Но мы не успели. На рассвете пришли за нами...

Маму и сестру нацисты расстреляли еще в колонне, когда мать попыталась вытолкать Розу в толпу зевак. Помню, как Йося упал, увидев это, его трясло, и чтобы не расстреляли и его, мне пришлось тащить брата на себе.

Нас разбросали в разные лагеря. Я попал в Заксенхаузен. О Йосе я не знал ничего. Мои попытки найти его были тщетными. Ему было 11-ть, мне - 13-ть. Чем больше проходило времени, тем меньше память сохраняла фактов друг о друге, которые бы могли помочь собрать какие-то сведения.

Я мысленно похоронил Йосю в одной могиле своего сердца вместе родителями и сестрой. Йося - тоже. И вдруг такая встреча! Спустя столько лет без веры, без радости, без надежды...

"Давид, Давид, Давид..." Он вцепился в мое плечо и шептал эти слова, как будто в них - все пережитое, вся боль утрат и радость обретения.

Мы рыдали, не стесняясь своих слез. И другие строители на стройплощадке побросали свою работу и побежали к нам. Кричали звали друг друга, послезали с лесов, повылазили из машин. Не меньше пятидесяти здоровых мужиков окружили нас. Слезы катились по их щекам, и они стыдливо утирали их своими мозолистыми кулачищами. Кто-то подходил и хлопал меня по плечу, кто-то громко поздравлял нас, вставляя через каждое слово мат. Все шептались в полный голос - нецензурно удивлялись, и при этом все ревели... все...



Один из ребят пошел и позвонил в головной офис, сообщил о нашем случае, и договорился, что меня заменят на неделю. Я был очень благодарен за такой жест, потому что, если честно, в этот момент я не могу думать о работе. Я вообще ни о чем не мог думать, кроме одного: мой брат жив, у меня снова есть семья, есть смысл жить, есть силы мечтать. Впервые за 30 лет я подумал о будущем без страха и боли.

Мой Йося... Мы не виделись 30 лет! Я сумел выжить в Заксенхаузене, Йося - в Дахау. Скажите, разве это не чудо?

Йосе повезло с самого начала - он сломал ногу после падения. Его толкнул гестаповец, ударив прикладом. И это стало самой большой удачей тех дней. Да-да, именно удачей! Обычно раненных расстреливали на месте, но Йося направлялся в экспериментальную группу Дахау, там не хватало людей. Из всех, кто попал в руки доктора Рашера, не выжил ни один. Рашер все откладывал эксперименты над 11-летним хромым мальчиком. Конечно, и без Рашера Йося мог умереть сотни раз. Но Б-г помог ему избежать смерти. Его спасла молодость и, наверное, чудо. А еще вера, что его старший брат Давид вот-вот придет за ним и спасет из этого ада.

Все это он расскажет мне позже. А в этот миг встречи мир остановился вокруг нас. И не было слов, достойных этого момента. Да и не нужны были слова.

Конечно, нам было что рассказать друг другу, но не сейчас.

Мы пошли ко мне домой (Йося хромает после Дахаю) и целый день провели вместе, многое хотелось рассказать друг другу, но большую часть времени мы смотрели друг на друга молча и улыбались со слезами на глазах...

Основано на реальных событиях. Имена заменены по просьбе героев рассказа.