На улице Дизенгофа нарядные люди в обновках,
Здесь место для променада, гуляет народ налегке,
На лавочке рядом с фонтаном старушка с татуировкой,
Синие цифры кривые на тонкой сухой руке.

По нашим российским меркам — курортная обстановка,
Практически вечный август и в воздухе моря соль.
И синее-синее небо, как эта татуировка,
Как родинка дальнего детства, как памяти вечная боль.

И время стирает образ, играя чужие гаммы,
Лишь горечь далекой обиды в давно пересохшей реке.
Но снова четыре года, и жаркая печь Дахау,
И синяя татуировка на детской прозрачной руке.

И тоже хотелось к маме, и также катились слезы,
Портрет на стене огромный мужчины с усами крота,
Даже в июле стояли морозы, морозы, морозы,
И в воздухе пахло пеплом. И голод. И пустота.

Но, если поверить Торе, — все сущее вышло из праха,
И в прах, соответственно, также придет из огня катастроф.
Так может быть стала мама травой или этой птахой,
Старушка с татуировкой на улице Дизенгоф?

Старушка, конечно, знает и то, что мы знать не сможем,
На лавочке с «Мааривом» на теплом морском ветерке.
И может быть это странно, но я ощущаю кожей
Синие цифры кривые на тонкой сухой руке…