Главы из книги "Дневник Златы Рожанской". Окончание и родословная

Начался сенокос, ранний в этом году. Трава на удивление была высокая — будет много сена на зиму. Погода солнечная, скошенное сено дурманит ароматом голову. Мы с хозяйкой ворошим сено граблями, чтобы сохло быстрее, а хозяин с дедом косят невдалеке от нас. Ночью вдалеке гремело, и сейчас слышны раскаты. Гремит, но небо чистое – ни тучки, ни облачка. Как это? Разве может быть гром без туч, наверное, где-то за лесом…

Хозяйка поторапливает, надо собрать сено в копну до дождя, иначе сено сгниёт, а сейчас оно почти сухое. Мы торопимся, спешим – вот и копна, высокая, а как пахнет! Вот бы лечь на неё и понежиться, но работы ещё много – перебираемся туда, где наши мужики косят. А гром всё сильнее, всё явственнее слышится с восточной стороны, а небо голубое, и солнце не греет, просто печёт, дождём и не пахнет!

Вдруг из леса вышли трое мужчин в военной форме защитного цвета, на мундирах погоны, на фуражках – красные звёздочки. Я испугалась и за копну спряталась. Кто они? Партизаны? Немцы? Почему звёздочки на фуражках? Мужчины подошли к хозяину и стали о чём-то его расспрашивать. Зазвучала русская речь. Может, это переодетые бандиты? Русские офицеры? Хозяйка смеётся, зовёт меня:

«Не бойся, это русские разведчики».

Я так долго ждала этот день, так часто представляла себе, как встречу своих избавителей, как это произойдёт, но что это произойдёт так просто, так обыкновенно не думала. И всё-таки это были они. Мне хотелось обнять, расцеловать их, этих героев, что несут освобождение! Наконец–то пришёл этот долгожданный день! Я была счастлива! Скоро, совсем скоро я вернусь домой!

Разведчики говорили с Вишневским, он объяснил, где находятся полицейские, вернее находились, так как уже несколько дней мы их не видели, они куда-то исчезли, а немцев здесь вообще не было. Они узнали, что их интересовало и, уходя, сказали: «Через несколько дней ждите нас, фронт совсем близко, Минск уже освободили. Слышите, как гремит? Это фронт». Они поблагодарили за молоко, которым угостила их хозяйка, попрощались и исчезли за кустами.

Их уже нет, а может, и не было? Может это сон, и они мне приснились? Нет, это я раньше в мечтах видела своих освободителей, а сейчас они были реальные, стройные, подтянутые и вежливые. Они бьют фашистов, освобождают от коричневой чумы землю. Это их орудия громом грохочут!

Мужики устроили перекур, мы с хозяйкой тоже сели отдохнуть и поесть. Но радость была так сильна, что ни есть, ни пить я не могла. Я легла на душистую траву, смотрела в голубое небо, и думала: «Дождалась! Так, может быть, и мамочка уцелела в тот день, и папочка жив, и скоро все будем вместе?!»

Мы работали на сенокосе до темноты, торопились, хотелось успеть скосить траву, высушить сено и свезти его на сеновал до прихода армии. Так мы работали ещё несколько дней, ворошили сено, чтобы сохло быстрее, и благополучно завершили свою работу. Всё сено сухое, ароматное уже лежало на сеновале.

А грохот всё приближался, казалось, что самолёты совсем рядом, над головами, хотя пролетали очень высоко, и нельзя было различить, чьи они, немецкие или советские. Наш дом стоял в глубине леса, вдали от шоссе, от главной магистрали, поэтому не было очень страшно.

Через несколько дней фронт приблизился на столько, что чётко слышны были взрывы бомб, со стороны шоссе доносился такой шум и гул, что от него звенело в ушах, казалось, ещё немного, и нас сметёт с земли. В воздухе вели бои самолёты, и уже можно было различить немецкие — с чёрной свастикой и советские – с красной звездой. Самолёты загорались, и падали за лесом, и нельзя было понять, чьи они. Мне хотелось думать, что горят только нацистские самолёты. Я молила Бога, чтобы русские сбили как можно больше вражеских самолётов.

Видно, к утру фронт был прорван, на просёлочной дороге мимо нашего леса катили советские танки, стрельба улеглась. Танки всё ехали и ехали, их было очень много. Скоро движение остановилось, и весь лес заполнился ими. Куда ни глянешь, всюду танки, пыльные, но большие и грозные.

У нашего колодца стали собираться танкисты, такие же пыльные, как и их танки, потные и усталые. Вишневский стоял среди них, разговаривал. Они пили воду, потом стали умываться, с полевой кухни доносился запах еды. Танкисты расположились на отдых. В дом ни один не посмел зайти. Мы выглядывали через окно, но выходить к ним Вишневский нам запретил. Мне так хотелось посмотреть на них вблизи, поблагодарить их, но я не посмела ослушаться. Рядом с домом стояла санитарная машина с красным полумесяцем. Я видела женщин возле машины, а так же и мужчин. Наверное, это врачи, сёстры, санитарки. Их было довольно много.

В кустах стояли легковые автомобили, наверное, командирские. Немного позже появилась пехота, много-много солдат с ружьями через плечо, с тяжелыми рюкзаками и ещё какими-то вещами на спине. Бедные солдатики, под палящим солнцем, ведь самый разгар лета, грязные, потные, с грузом за спиной, в тяжёлых кирзовых сапогах…

Больно было на них смотреть, жалко их. Когда они умылись, стало видно, что среди них были люди разных национальностей и вероисповедания. Рядом с русыми синеглазыми славянами находились смуглолицые южане, кареглазые узкоглазые коренастые таджики и узбеки; великаны-сибиряки, похожие на викингов – все они сражались вместе, как дети одной семьи. И не важно, откуда кто родом, важно другое — вернутся ли они к своим матерям, жёнам, детям, подругам. Впереди у них длинный и тяжёлый путь. Подумать только, сколько горя принесла и ещё принесёт эта война!

Уже станция Тургай, а так же Островец и Ворняны были заняты русскими, а впереди – прямая дорога на Вильно, в мой родной город. Боже мой, какая радость, просто не верится, я нахожусь уже на освобождённой земле, я свободна!

К вечеру у нас во дворе собрались солдаты, солдатки, санитарки, связистки, появился баянист, раздалась музыка весёлая, плясовая. Стали петь, танцевать, веселиться. Я наблюдала и завидовала этим девчонкам. Мне захотелось быть одной из них, быть полезной, хотя бы санитаркой, так надоела мне деревенская жизнь!

Вечером к нам в избу заглянули гости. Это были офицеры. Хотя я и не разбираюсь в воинских званиях, думаю, это были большие чины – они держались с таким достоинством, что не трудно было догадаться, что это начальство. Один из них, пожилой с умным лицом мне показался не таким, как все. И действительно, он оказался главврачом, лицо не русское, скорее всего еврей или южанин с большими карими глазами на усталом, тёмном, загорелом лице. На висках седина. Он тоже приглядывался ко мне, наверное, желал понять, кто я. Он спросил, как меня зовут, мои ли это родители. Я назвала своё имя и только.

— Наверное, ты не Галя, — сказал он мне позже на крылечке, чтобы никто не слышал. – Не бойся, я никому не скажу, я догадался по твоему взгляду, с какой радостью ты смотришь, как светятся твои глаза…

Я ещё боялась всех, что, если немцы вернутся? Поэтому я молчала. Он погладил меня по голове и ушёл. Через час, а может, и больше он вернулся, но не один – со своим адъютантом. Принесли байковые цветные одеяла, целых четыре штуки; простыни, пододеяльники, мыло, канистру керосина, чтобы лампа горела; фонарик, свечи, галеты, тушёнку и сахар. Всего очень много. Хозяева удивились, благодарили. Он сказал, что благодарностей не надо, что догадывается, что Вишневские спасли жизнь еврейской девочке, а это поступок, требующий мужества, человечности. Обещал, что если останется жив, вернётся после войны, обязательно их навестит, а меня заберёт в Москву, «пускай живёт в моей семье с моими детьми, дам образование, конечно, если её родители не найдутся».

Я сидела на лавке, слышала каждое слово, не знала, что и сказать. Русский я понимала, но говорить не умела. Но даже, знай я русский язык в совершенстве, наверное, и тогда молчала бы. Я была благодарна этому доброму человеку, но в горле у меня стоял комок, я словно онемела. Он сказал, что его зовут Натан Яковлевич (к сожалению, фамилию его я забыла), и чтобы не забыли его.

— Утром мы двинемся дальше, — сказал он и предупредил, — пока лучше не выдавать её тайну, — и показал на меня, — ещё не время. Не скоро ещё полная победа.

Он посидел за столом около часу, выпил стаканчик самогону, поел домашней еды. Ему понравилось сало. Хозяйка отрезала большой кусок сала, достала кружок колбасы и попросила взять с собой. Он не хотел обидеть её и взял. Попрощался, поблагодарил за угощение. Хозяева пожелали быстрой победы и крепкого здоровья. Больше я его никогда не видела.

Утром, когда я проснулась, кругом было пусто: ни танков, ни машин, ни солдат — только мятая трава, следы гусениц да ржавые пятна от мазута напоминали, что вчера здесь стояла танковая дивизия.

Весь день прошёл в мечтаниях, а к вечеру на дороге вновь появились машины, солдаты, но они всё шли и ехали мимо, и только один раз солдаты неподалёку от дома сделали привал. Техника продвигалась по дороге и на другой день, но в дом никто не заходил. На третий день вновь, как и прежде, в округе установилась тишина: ни стрельбы, ни взрывов, ни машин, ни солдат – видимо, фронт передвинулся далеко.

Что же такое свобода? Это слово, наверное, каждый понимает по-своему. Для меня свобода, это чувство независимости, когда на сердце нет страха и тревоги, когда не нужно прятаться, когда имеешь возможность передвигаться в любом направлении без оглядки и не думать, что тебя убьют лишь за то, что ты еврейка. Кто это выдумал, что у евреев другая кровь?! Какая глупость! У всех народов кровь красная, и нет какой-то особой арийской группы крови. Есть группы крови, но вряд ли они отличительный фактор какой-то определённой нации. Какой же лишённый ума мог такое придумать, и какие безумцы поверили в это!

Настанет день, и предстанут перед праведным судом наши враги и за всё ответят. Ответят за смерть невинных детей, стариков, женщин, за истребление миллионов ни в чём не повинных людей. В те далёкие годы я ещё не знала о лагерях смерти в Треблинке, Освенциме, Клоке, Дахау и других. Я не знала про крематории и газовые камеры, лишь одно место смерти мне было известно – Понары, куда гнали евреев на смерть из гетто. Я слышала про ямы, куда сбрасывали застреленных и раненых, ещё живых людей, что медленно в мучениях умирали, засыпанные землёй…

Какое чудо, что я осталась жива! Я так благодарна тем, кто рисковал, прятал меня и мне подобных, кто спасал, когда спасать было нельзя! Низкий мой поклон и безграничная им признательность.

Я свободна, поэтому могу планировать свою дальнейшую жизнь, решать, где и как жить, куда идти. Остаться у Вишневских, которые спасли меня и любят, как родную дочь, или вернуться в родной дом, о чем мечтала всё это время. Жить в родительском доме с сестрёнкой и надеяться на чудо, что под родной крышей соберётся после войны вся моя семья.

Мне хотелось пойти к Чесе – я давно её не видела и очень тосковала. Она жила недалеко от Островца, но мне не разрешили. Я обозлилась на хозяев и впервые не сдержалась и нахамила им. На их слова, что в лесу опасно, может случиться беда, семь километров лесом в такое время, я ответила, что, когда пасла скот в лесу, со мной всё могло случиться, однако тогда они беспокоились больше о коровах, чем обо мне! Внутреннее чувство свободы окрыляло меня, а они стояли на моём пути и, как и прежде, опекали меня, подавляли мою самостоятельность, и я злилась. Поэтому произнесла эти слова, конечно сгоряча, не подумав. Сказала и тут же пожалела об этом. Но слов произнесённых не вернёшь!

Как я была глупа и жестока к этим заботливым людям. Понимаю, ничего кроме добра они не желали мне.

В конце недели Вишневский поехал в лес. Он не разговаривал со мной – всё ещё дулся на меня, но Броня, более чуткая, поняла, простила меня и, как и раньше, относилась ко мне с теплом и любовью. Она всё чаще мечтала вслух о том, как они удочерят меня, выдадут замуж за хорошего хлопца, как она будет нянчить внуков…

Мне так не хотелось огорчать её, но я уже твёрдо знала, что как только смогу – вернусь в Вильно. Мне хотелось учиться, читать книги, ходить в кино, общаться с подругами. Мне так не хватало нормального человеческого общения. Я с детства привыкла к другой жизни и хотела её вернуть. Жизнь в деревне, в обществе, пусть и с полюбившимися мне овечками и коровами, для меня была тягостна. Ну, конечно же, я буду их навещать и никогда не забуду ни этот дом, ни его хозяев!

Поздно вечером к нам пришла Чесенька. Какая радость!

Сестрёнка за это время заметно подросла. Из ребёнка превратилась в обворожительную девушку. Её большие голубые глаза в длинных тёмных ресницах сияли, а светлые длинные косы стали ещё длиннее. Она меня крепко обняла, мы прижались друг к другу, стояли и плакали. Мы выжили, мы свободны! Всё самое плохое позади. Какое счастье!

Мы ещё не знали, что остались сиротами, не знали, что из всей нашей большой родни никого кроме нас в живых не осталось. Мы не знали, как много лишений, невзгод и голода придётся пережить нам в будущем, как ещё долго у нас не будет своей крыши над головой. Но сейчас мы стояли, обнявшись, плакали, и казалось, что в это мгновение на земле не было никого счастливей нас!