Её можно лечить даже суррогатным хлебом, баландой и так называемым кофе. Но как мало его дают! Я голоден до еды, во время её и после. Самое страшное – «после». Оно длится всю лагерную жизнь. А здесь все болезни лечат пулями. И газом…

Бесконечно тянется день. Слякоть. Туман. Серость густеет. В сумерках люди кажутся призраками. По команде капо прекращаем работу, и колонна начинает движение в сторону лагеря. Сгорбленные призраки шаркают рядом, кашляют, изредка тихо говорят. Холод вцепляется в каждого и не отпускает, а неизвестность притаилась и ждет. Так и есть! Конвоиры решили немного позабавиться. Звучит команда «Бегом!» – еще одно испытание на выживание. Задыхаюсь. Темно в глазах. Главное – не упасть: они не будут ждать, когда я встану. Выстрел – и все! Хоть бы не сейчас! Хоть бы не сегодня… Спасительная команда перейти на шаг. Наконец, мы видим освещенные прожекторами ряды колючей проволоки, вышки с пулеметами и часовыми. Всё как всегда. Слышен лай собак. Медленно открываются чугунные ворота с массивной литой надписью «Каждому – своё». Ступаем на вымощенную булыжником площадь и останавливаемся. Нас пересчитывают нестерпимо долго. Слева – виселица, справа – невысокий забор и крематорий с квадратной трубой. Густой, черный дым, поднимающийся в небо. К счастью, подул ветер со стороны горы Эттерсберг, и стало легче дышать. Время от времени из трубы вырывается пламя, и тени испугано шарахаются от него.

Проходим мимо одинаковых деревянных бараков и похожих на казармы кирпичных строений Большого лагеря. Часовой открывает ворота, и входим в огороженный колючей проволокой «лагерь в лагере», который называется Малым. Это самое жестокое место Бухенвальда. Естественно – в нем евреи. Еще немножко – и мы «совсем дома». Я содрогаюсь от слова «дома». Что делать? Барак – наш дом. Это даже не барак, а бывшая конюшня. Вход через ворота на одном и другом конце. На всю длину вдоль помещения – широкий проход между четырехъярусными нарами. Теснота ночью – ужасающая. С трудом взбираюсь на верхний ярус. Мне необходим отдых. Хоть немного. Иначе – умру. Не подозревал, что ждало счастье – приснился сон: за столом собралась вся семья: папа и мама, сестры и братья, жена и дети. Но кто-то толкает меня – это мой друг Хаим, и он разбивает мое счастье.

— Скоро перекличка. Поешь – станет легче, - он дает кусочек хлеба с маргарином.

— Нет, нам не хватит маргарина на Хануку.

— Хватит. Я прикинул – все будет нормально. А вот тебя может не хватить.

Ем – и мне становится лучше, и я весь – в воспоминаниях о сне.

У нас появилась общая забота. Месяца два назад Хаим предложил отпраздновать Хануку. Но это было на столько нереально, что пришлось сразу отказаться от этой мысли. Но потом появились идеи.

За колючей проволокой, рядом с нашим бараком, огромный огород. Однажды, это было в октябре, мы работали на нем: выкапывали свеклу и картошку, собирали капусту. Все были голодные, оборванные и опухшие от голода. Но взять с собой что-либо из овощей никто не решался. Совсем недавно охранники за капустный лист, спрятанный в одежде, избили человека до смерти.

Решили рискнуть, и положили под мышки по одной картофелине. Нам повезло – обыскивали выборочно, и смерть прошла мимо. Четыре картофелины спрятали неподалеку. Иногда нам выдавали крошечные кусочки маргарина, и мы оставляли его на Хануку. Нашли помещение – небольшую комнату в подвале, в котором недавно находился склад.

За неделю до праздника поделились своими планами с патриархом барака Лейзером. Он – личность.

Пять лет назад, поздней осенью 1938 года, Лейзер прибыл в лагерь в первом транспорте с евреями. Этот большой праздник для антисемитов начался с того, что вдоль всего пути от Веймара до Бухенвальда стояли эсэсовцы с дубинками и плетьми. Многие не дошли до лагеря и остались лежать на дороге. А потом, уголовники и прочая сволочь стали убивать в лагере. Обращать на себя внимание в лагере смертельно опасно, но кипу он никогда не снимал. Лейзер раздобыл несколько спичек, маленький кусочек тёрки от спичечной коробочки и стал приносить свою порцию маргарина.

Опять мы стоим на «аппельплаце». Началась перекличка: именами служили наши номера на немецком языке. Каждый должен был немедленно откликнуться на свой номер громким «Яволь!» Все стоят в напряжении, чтобы не пропустить своей очереди. Время от времени капо выталкивает из строя зазевавшегося заключенного и заставляет его бегать до полного изнеможения. Ждем результата переклички. Бежать из лагеря практически невозможно, но каждый раз на изнурительных построениях количество узников устанавливается с особой тщательностью. Сегодня у них не все сходится – или кого-то из убитых не вычеркнули или наоборот – забыли вписать прибывшего. Подморозило. С неба падают шестиконечные звездочки - снежинки. Рассматриваю их и пытаюсь понять, какая связь между ними, формой сотовых ячеек в пчелиных ульях и звездой Давида. Нужно обязательно отвлекаться от лагерной жизни – думать о чем-то хорошем, мысленно конструировать, умножать в уме, мечтать. Иначе можно сойти с ума. Заиграл лагерный оркестр, состоящий из лучших музыкантов Европы. Они, как и мы, стоят в снегу в деревянных шлепанцах. Непослушными от мороза пальцами играют Чайковского, Сен-Санса, Равеля – только не музыку немецких композиторов. Это запрещено. В мелодии Равеля они очень гармонично вплетают фрагменты еврейских мелодий. И наворачиваются слезы. Наконец, на башне центральных ворот зашипел громкоговоритель и выплюнул команду «Разойдись!». Оркестр играет марш. И нас разводят по бараком.

Лейзер, Хаим и я накануне пригласили на праздник людей надежных и достойных доверия. Их лица выражали крайнее удивление. Праздник Ханука? Невероятно!
Мы заранее принесли спрятанные в тайнике картофелины и маргарин. Из ниток, которые я выдернул из одежды и одеяла, сделал фитили и пропитал их маргарином. Хаим разрезал каждую картофелину пополам и, положив половинки плоской стороной на стол, осторожно сверху вырезал круглую лунку. Каждую заполнили маргарином и вставили фитили. Ханукия была готова.

Все собрались в небольшой комнате с тусклой лампочкой на потолке. Лейзер напоминает легенду о найденном кувшинчике с маслом для светильника, который нужно было зажечь в храме. Его хватить могло только на одни сутки. Но свершилось чудо, и светильник горел вместо одних суток – восемь. И продолжает:

— Обычай зажигания первой свечи, когда с каждым днём зажигают на одну свечу больше, годится тогда, когда есть уверенность в завтрашнем дне. Но если неизвестно, кто из нас доживёт до следующей свечки, я считаю – надо зажечь сразу все восемь огней, чтобы можно было увидеть нам полноту торжества Хануки, а не только её начало. Праздник Хануки всегда приходится на самое темное время года, но немного света всегда достаточно, чтобы рассеять большую тьму.

Лейзер произносит благословения и последовательно, с права налево, зажигает все восемь картофельных лампад и говорит слова молитвы: «Светильники эти мы зажигаем в память чудес и военных побед, которые Ты даровал отцам нашим. Во все эти восемь дней Хануки святы для нас сии светильники, и мы не властны пользоваться ими, а должны только взирать на них, чтобы хвалить и славить великое имя Твоё за чудеса и дивы Твои и за помощь Твою».

И происходит чудо. Теперь это не голодные и уставшие, с потухшими глазами узники. Это – гордые люди, рискуя жизнью, собрались вместе, чтобы помолиться в аду Бухенвальда. Это их мужество и торжество…