Помню как–то вернулся с работы домой и обнаружил распахнутую дверь. На полу валялись скрученные в кукиш замки. Я потом давал показания в милиции, и следователь составил протокол. Уточнив мою национальность, он попросил написать: «Русским языком владею свободно и в помощи переводчика не нуждаюсь». Черт, с каким бы удовольствием я давал показания на иврите, явно нуждаясь в помощи переводчика. Интересно, где бы они тогда искали?

Вова говорит:

– В Израиль надо вести бабки и иврит. Больше ничего вести не надо.


Вовина теща попала в больницу. Мы пришли ее навестить. Алла лежала в постели и смотрела телевизор в одноместной палате, рядом с ней в кресле сидел лысый молодой человек, подсоединенный множеством разноцветных трубочек к капельнице на колесиках.

– Шалом! – сказала Алла. – Познакомьтесь: это Сережа. Он без мозга.
– Без костного, – поправил Сережа. – Шалом!
– Представляете, у него забрали весь костный мозг на обработку.
– Восемь пакетов, – уточнил Сережа.
– Ну, и как без мозга? – спросил я, преодолевая накатившую тошноту.
– Подташнивает немного. Но, в общем, ничего. Через неделю обещали влить обратно.
– Если будет себя хорошо вести, – пошутила Алла. – Как тебе мои апартаменты? Вон там у меня туалет, вон там – душ, завтраки в постель. Неплохо?
– Неплохо, – сказал я.
– Ну, я пойду, – Сережа поднялся с кресла и покатил к двери капельницу. – До свидания.
– Как же это без мозга?
– Без костного, – уточнил Вова.
– А вот так, – сказала Алла. – Он из–под Чернобыля.

– Вот уж кто благодарен Израилю до мозга костей, – сказал я.


В Израиле хорошо тяжелобольным и старикам (женщинам с 60, мужчинам – с 65). Дедушка моего приятеля давно живет в Нетании. Он ест самое дешевое в Израиле мясо – котлеты из индюшатины, индюшачью колбасу, индюшачьи отбивные, индюшачий шашлык – целыми днями.

– Дедушка, нельзя сразу отъесться за всю свою голодную жизнь!

– На х*р! – говорит дедушка.

Он покупает самую жирную сметану.

–Дедушка, эта сметана наполовину состоит из холестерина, у тебя образуются атеросклеротические бляшки!
–На х*р!

Он смотрит две программы российского телевидения, читает все русскоязычные газеты и слушает русское радио.
– Дедушка, если ты не лопнешь от еды, то взорвешься от информации.

– На х*р!

Он ходит в русские магазины и отвлекает продавцов разговорами о политике.
– Дедушка, им не интересна правда о Стаханове!

– На х*р!

Возможно, когда тебе хорошо за семьдесят, тебе действительно все на х*р. Хотя познакомился я с двумя старыми людьми – новыми репатриантами. Было им под девяносто и они хотели вернуться. Жаловались, что им не подходит этот климат. Хотел бы я дожить до их лет и жаловаться на климат!

В Израиле говорят: «Полгода течет с нас, полгода – на нас». То, что вы испаряете, на вас же потом и выливается. А что, так бывает в жизни. Одно дело, если вы приехали, потому что хотите жить ЗДЕСЬ, и совсем другое, если потому, что не хотите жить ТАМ.

Это отзовется.

Хотя и те, и другие аплодируют, когда самолет приземляется в аэропорту имени Бен-Гуриона. Одни аплодируют возвращению на историческую родину, другие – пилоту, третьи – своему еврейскому мужу, который, как известно, не роскошь, а средство передвижения… А потом аплодисменты стихают. И выясняется, что Израилю не нужно столько главврачей, историков, филологов, даже дворников столько не нужно. Это понятно: страна маленькая (даже если считать с территориями), и для того, чтобы ее подмести, вполне достаточно двух-трех симфонических оркестров, семи-десяти кафедр советского права или одной киностудии «Союзмультфильм».


Новая волна – очередь в московское консульство Израиля расписана на полгода вперед. Опять уезжают. Очередная утечка мозгов, «брэйн дрейн» по-английски. Текут мозги. Растекаются в разных направлениях. Утечки моих мозгов оттуда никто, наверное, не заметит. Это печально. Еще печальнее, что никто не заметит их притока сюда. Тяжело со старыми мозгами в новую страну. Приспособятся ли они к здешнему климату?

Вова рассказывает, что всем призывникам в Израиле медкомиссия высчитывает индекс здоровья, в зависимости от которого определяют род войск.

– Самый высокий индекс, – говорит Вова, – 97. Самый низкий – 26. 26 – это у дебилов, их в армию не берут.
– А почему 97, а не 100? – спросил я.

– Ста ни у кого здесь нет, – сказал Вова обреченно. – Потому что все обрезанные. Три процента отнимают за обрезание. Вроде как перенес операцию.

– Странно, по–моему, должно быть наоборот: 100 процентов у обрезанных, 97 – у необрезанных.

Вова:
– Ну, евреи ж!

Я говорю:
– Слушай, а как женщины?
– Что женщины?
– Они же тоже служат в армии. У них бывает сто процентов?
– Про баб не знаю, – говорит Вова.


Буквально в первый же день моего приезда я получил карту Тель–Авива. Прежде я никогда не увлекался топографией (от слова «топать»). Есть определенный тип людей, которые обожают карты, атласы, глобусы, масштабы компасы, линейки и прочие азимуты. Когда однажды проспект Театральный, на котором я прожил всю жизнь, переименовали в проспект Микояна, я чуть было не заблудился. А тут не карта, а какой-то ребус. Вова считает, что евреи при планировке улиц специально избегают крестообразных пересечений. Поэтому все петляет, игнорируя геометрию и удобства гостей города. Уж лучше ориентироваться по звездам или мху, чем по этой карте. Еще и потому, что в Тель-Авиве улицы будут называться так же, как в Нетании, а в Нетании – так же, как Бат-Яме.

Однажды в Сочи, в самом центре города, шатались мы с другом посреди августа, в жару, в пекло, в разгар дня. Нас обогнал какой-то запыхавшийся человек в поту и костюме:

– Мужики, где здесь море? – устало спросил он.

Страну надо выходить, обтоптать. Это как новые башмаки: где-то трет, где-то жмет. Надо в них походить, не жалея ног, оно и разносится, и притрется. Только через мозоли, через борьбу с собственным плоскостопием.