В этот момент что-то йокнуло в сердце Саши, в голове показалось какое-то неуловимое видение из прошлого. Девушка замерла, затаила дыхание и вжалась в себя. Она что-то почувствовала, что-то вспомнила, но не могла понять что. И от этого её бросило сначала в жар, потом в холод до мурашек. Это был не страх, нет, это был, скорее, шок. Она забыла, когда последний раз ее так называли…
— А тебя случайно не Шурочкой зовут? — Спросила Катя, соседка по комнате.
В этот момент что-то йокнуло в сердце Саши, в голове показалось какое-то неуловимое видение из прошлого. Девушка замерла, затаила дыхание и вжалась в себя. Она что-то почувствовала, что-то вспомнила, но не могла понять что. Это был не страх, нет, это был, скорее, шок. Она забыла, когда последний раз ее так называли…
— Шурочка, — тяжело, шепотом повторила Саша, и удивленно посмотрела на Катю.
Как бы, не обращая внимания на оцепенение Саши, соседка продолжила:
— Я заметила твой номер на руке, — Саша непроизвольно дотронулась до предплечья, где бледно-синими чернилами был татуирован расплывчатый номер «77325», — такие ставили в немецких концлагерях.
— Да?.., — удивленно и рассеянно спросила Саша. — Я думала, мне поставили его в детском доме.
— Ты чё, рехнулась? У нас в Союзе детям не ставят татуировки, — ты, наверное, была еще маленькой, вот и не запомнила.
Соседка улыбнулась, подбежала к Саше, взяла ее руку в свою и стала рассматривать еле различимую татуировку с номером. Спустя несколько секунд:
— Идем, — не отпуская руку Саши, Катя вывела ее в коридор и постучалась в комнату хозяйки квартиры.
Дверь открылась:
— Людмила Викторовна, дайте, пожалуйста, «Литературную Россию», ту, которую Вы мне утром читать давали.
— Что-то случилось, — спросила хозяйка квартиры, глядя на бледное лицо Саши.
— Сейчас узнаем, — сказала Катя, практически выхватывая газету из рук Людмилы Викторовны.
Положив газету на пол, Катя стала быстро перелистывать страницы, пока не дошла до письма, потом закричала!
— Шурочка! Тебя мама ищет!
Хозяйка квартиры громко охнула, Катя широко заулыбалась, а Саша села на корточки и сквозь слезы стала читать заметку, посвященную ей.
В этом номере газеты «Литературной России» Агния Барто, ведущая передачу «Ищу человека» на радио «Маяк», опубликовала письмо женщины, разыскивающей дочь, на ручке которой выжжен номер 77325.
Анастасия Ивановна Королева жила в Витебске вместе со своими тремя дочерями. Когда белорусскую землю оккупировали фашисты, она пряталась с детьми в лесных землянках, потом попала в гетто и далее – в концлагерь Майданек. В 1944 семью пригнали в Освенцим. Там их разлучили. Мать отправили в Равенсбрюк, а Шура осталась в Аушвице и пробыла там 10 месяцев до освобождения.
Однажды Анастасия Ивановна, просматривая военную кинохронику, среди детей, одетых в полосатые робы, увидела девочку, опухшую от голода, в которой узнала свое дитя. По этому стоп-кадру, а еще по номеру 77325, выжженному ниже локтя на левой ручке, она в течение двух десятилетий пыталась найти дочь.
Александру привели в чувство и посоветовали отбить телеграмму на имя Агнии Барто. Через несколько дней ей передали номер телефона сестры Людмилы в Витебске.
Мать и две ее дочери встретились в Бельцах. Анастасия Ивановна так и обмякла на лестничной клетке, глядя на Шуру. А Александре показалось, что она знает эту женщину всю свою жизнь.
Конечно же, нелегко было матери и дочери притираться характерами, начинать свои отношения заново. Однако было главное: они нашли друг друга.
Встреча Королевых в Бельцах всколыхнула сердца многих людей. Тогда-то на Шурин адрес пришла фотокарточка, на которой светловолосая тоненькая девчоночка сидела на коленях военного в лесу. Ее прислала Любовь Хозина, бывшая медсестрой, супругой офицера, чье подразделение освобождало Освенцим в январе 1945. Это ее муж, Михаил Хозин, взял в лагере на руки тощую неухоженную пятилетнюю девочку, которая помнила только свое имя. Он дал ей кусочек сахара, а Шурочка обняла его за шею и больше не отпускала. Девочка с солдатами 60-й армии Первого украинского фронта дошла до Германии. Бойцы любили ее, одаривали лучшими куклами, которые доставали из разбитых витрин детских магазинов.
После войны девочку вместе с «приданым» на трех машинах привезли в детский дом в Бельцах. Однако туда ее не принимали из-за отсутствия отчества и фамилии. Вот тогда-то и стала она Михайловной, по имени спасителя, по фамилии Победа. После 6 лет детдома ее взяла на воспитание многодетная семья. Там ее записали Александрой Семеновной Ярославской. Потом после первого замужества Александра стала Смышниковой, а после второго – Гарбузовой.
Воспоминаниями фрагменты жизни, всплывающие в ее памяти, назвать нельзя. Скорее это видения. Множество людей стоит в очереди, чтобы умереть. Газовые камеры не управляются с огромным потоком узников. На уровне человеческого роста съедены все листья на деревьях, нет травы на земле. Соседи по бараку не просыпаются утром, потому что умерли от ужаса или разрыва сердца. Вагоны для скота, в которых регулярно подвозят в лагерь уже умерших и еще живых заключенных. Пятикилометровый путь из Аушвица в Биркенау, по которому движутся практически ходячие скелеты…
Всего этого пятилетний ребенок помнить просто не мог. Шурочка узнала об Освенциме, будучи 28-летней замужней женщиной, имеющей 5-летнюю дочь Галину. Тогда она приобретала профессию товароведа в Бельцах. Когда услышала об Аушвице, то сразу поняла, что она клейменная номером 77325 родом оттуда.
Правда, все-таки было одно воспоминание, не стершееся из детской памяти. Шурочка сидит на табурете с дыркой, выпиленной посередине. Ее крепко держит, чтобы не вырвалась, женщина. А на ее маленькой ручке раскаленной иголкой выжигают цифры. Конечно, это больно, поэтому она кричит, вырывается. Так и остаются смазанными первые две семерки в номере.
Александра через 65 лет после освобождения Освенцима, по приглашению музея, созданного на этом месте, вновь прошла тот страшный пеший путь из Аушвица в Биркенау, который освещался множеством крохотных свечек. Она увидела ворота с надписью «Труд освобождает», вспоминала себя, 5-летнюю девчушку, свою маму, сестру. Она, оказывается, помнит, как, играя, пряталась под полами немецкой шинели, как кто-то, пожалев ее, не отшвырнул подальше, а даже дал добавку лагерной баланды, а еще золотые зубы, которые выдирали у мертвых. А вот и «Стена смерти», где расстреливали узников. Александра возложила к ней цветы, сразу же закоченевшие на январском морозе. Все вокруг было белое от снега, словно поминальный покров.