У городского собора ставили большую елку, которую польские дети наряжали все вместе. Елочки стояли во всех домах, в том числе и в доме наших соседей-поляков. На улицах играла гармонь, то и дело пели и танцевали какие-то парни и девушки…

Боже мой, как я в эти дни завидовал полякам! Как я умолял родителей поставить в доме елку, быть, как все. Они объясняли мне, что мы — евреи, что у нас дома будет не елка, а ханукия, но так же, как у христиан, будут подарки и даже ханука-гелт, но меня это не утешало. Помню, как я не любил ходить с родителями в нашу старую синагогу, как раздражали меня мужчины, заворачивающиеся в какие-то простыни…

И вот однажды мы пришли с родителями в синагогу. Началась молитва, а я, четырехлетний сопляк, заметив, что отец слишком глубоко погрузился в разговор с Богом, осторожно выскользнул за дверь и пошел по вечерней улице на звуки задорной польской песни. Сколько я вот так гулял по городу, не знаю, но наконец решил поворачивать и тут понял, что заблудился. А холод-то на улице жуткий! Кручусь туда-сюда, не зная, куда же мне идти, и вдруг замечаю, как вдалеке вспыхнула свеча, за ней — другая. Я пошел на ее свет и вскоре оказался возле синагоги. Староста как раз выволок на улицу огромную ханукию — ханукальный светильник — и зажег первую свечу праздника. Вот и все…

— Как все? — спрашиваю я. — А что же было дальше?
— Дальше мы, слава Богу, получили разрешение на выезд и уехали в Палестину.
— Так в чем же здесь чудо?

— А чудо, я думаю, в том, что и сегодня и я, и мои внуки зажигают в дни Хануки ханукальные свечи. Если бы я и родители остались в Польше, то, скорее всего, погибли бы в лагере. А если бы не погибли, то сейчас я бы наряжал новогоднюю елочку. То, что мы все сейчас здесь, то, что мы готовимся к Хануке, а не к Рождеству — это, поверьте мне, и есть самое большое, почти невероятное чудо…