Когда закончилась война, ему ещё не исполнилось десяти. С опозданием на два года он пошёл в школу в незнакомом городе, в сотнях километрах от местечка, где в концлагере они с мамой и братом чудом выжили. Он не выделялся среди одноклассников – среди них были дети даже старше него. Отец вернулся к ним через несколько месяцев с парализованной, навсегда согнутой в локте рукой после боев под Сталинградом – мягкий, слабохарактерный человек, всегда и во всём слушавшийся жену, папин отец был меньше всего на свете похож на человека, который взял бы в руки оружие.

Все четверо поселились в комнате в коммунальной квартире на мансардном этаже. Из самых близких погиб дедушка. Отцу сказали, что дедушка ушёл за едой и замёрз. Все последующие годы ему будут сниться расстрелы, происходившие прямо на его глазах, пиявки на ногах матери, ледяная вода в реке, где она часами стирала бельё немецких солдат, картофельная шелуха как желанный деликатес…

Будто ужасный сон, он навсегда запомнит грудного ребёнка, который долго плакал, надрываясь за углом барака, где они жили. Его плач как фон их жизни в концлагере. Ребёнок лежал в ящике, где из мешков устроили кроватку, и плакал, не переставая, казалось, все дни напролёт. Причин для плача могло быть много – голод, холод, болезнь. Чтобы прекратить этот непрекращающийся плач – назойливый, нервирующий, возможно, задевающий нечто глубоко спрятанное в душе, что запрещено вспоминать, – пьяный немец выдернул ребёнка из ящика за ногу, как куклу, раскрутил и… Отец никогда не рассказывал мне эту историю до конца.

Так повелось, но я никогда не прошу его рассказать о том, что было. В его памяти, памяти восьмилетнего ребёнка, которым он тогда был, остались обрывки историй. Они повторяются, иногда забываются на месяцы, а иногда всплывают, будто из ниоткуда. Недавно всей семьёй мы сидели за столом и совсем без задней мысли говорили о том, как хорошо детям отдыхать в селе, на природе.

«А я помню, как мама стирала бельё в реке», – он сказал внезапно, совсем не в тему разговора, со слезами на глазах встал из-за стола и, уходя, добавил: «И помню пиявок, которых снимали с её ног»…


Когда начиналась война, ей было полтора годика. Рассказывали потом, что они покидали дом в спешке и смогли взять с собой только самое необходимое из того, что попалось под руку. Оставили фамильные ценности, семейные альбомы и ушли, не запирая дверей. Шли долго, на зная куда идти и где будет безопасно.

Её отец пошёл с другими мужчинами разведывать дорогу и больше никогда не вернулся. У неё даже не осталось его фотографии. Её братику было несколько месяцев, и, в отличие от неё, он не пережил невзгод первой же зимы. Ей повезло – она выжила и не запомнила тех лет, что они провели в гетто, к счастью, контролируемом румынами.

После войны вшестером – она с мамой, две её тети (одна с мужем) и двоюродный брат – они поселились в двухкомнатной квартире в городе в нескольких сотнях километров от маленького городка, где она родилась. Старше неё на десять лет, её двоюродный брат тоже был на площади среди односельчан, которых фашисты согнали смотреть на расстрел евреев. Спрятанный в толпе соседями, он видел, как погибали родители.


Иногда ловлю себя на мысли о том, что они никогда бы не встретились, не сведи их в чужом городе война. Не будь той войны, все мы жили бы совсем в другом мире, многие из нас (большинство?) не родились бы у своих родителей, и никто не знает, была бы создана или нет страна под названием Израиль.

Выходит, я тоже родился благодаря стечению обстоятельств и, в частности, благодаря той войне. Не будь войны, жизненные пути моих родителей разошлись бы, и, возможно, у каждого из них, родился бы свой сын, чем-то похожий на меня, но совсем другой. Война, возможно, унесла жизнь потенциального жениха моей матери и развела судьбы моего отца и его потенциальной жены. Должен ли я сожалеть о том, что была война, ведь благодаря ей я живу?

Возможно, мы не должны сожалеть. И не должны извиняться за то, что родились. Но мы должны помнить. Возможно, та война нужна была, чтобы предотвратить другую, направить нас и дать нам этот мир, эту страну, наши жизни такими, какие они есть сейчас. Я не знаю…


В последние месяцы родители всё чаще болеют. Болеют тяжело. Невольно задумываешься, что возраст берёт своё и рано или поздно заберёт то, что не забрала та война. В день Катастрофы, во время сирены в память о миллионах погибших я думаю о том, что недалёк тот день, когда мы проводим в лучший мир последнего свидетеля той войны. Через десятки лет мы – поколение тех, кто помнит и застал выживших во время войны – тоже уйдём. А пока нам остаётся только помнить и чтить память тех, кто не уцелел, но подарил жизнь нам. И держать за руку тех, кто ещё жив, пока они рядом с нами!