Помню тот вечер в мельчайших деталях. Будто было вчера, хотя прошло восемь лет.

Мне повезло дважды. Первый раз – когда я познакомился с ним. Второй – когда услышал эту историю. Ту самую, о которой пишу сейчас. Он – это Александр Иосифович, легендарный одесский историк и краевед. Его в нашем городе знают все. Не знаю, почему он выбрал именно меня. Но раз уж так случилось, то написать о том, что я услышал, – моя прямая обязанность.

Тем тихим летним вечером мы сидели на балконе его квартиры на Успенской и любовались одесским закатом – тем самым закатом, который так любили изображать художники Южнорусской школы. Выпито было уже немало, мир казался прекрасным, и вся обстановка способствовала задушевным разговорам.

— А знаешь что, Женя?! — сказал он мне. — Много лет меня интересовала история создания «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Так же, как и все, я искал прототипов Бендера. И склонен был уже остановиться на Осипе Шоре, но совершенно случайно мне в руки попало настоящее сокровище – бумаги из архива Евгения Петрова. Только не спрашивай, как именно они ко мне попали. Собственно, они есть не только у меня, а ещё у нескольких людей в нашем городе. Но ко мне – волей случая, — попало именно то, что я так долго искал. Письма Петрову из Палестины, подписанные Иосифом Бендером. Чем больше я читал их, тем больше радовался и ужасался одновременно. Радовался потому, что мне, возможно, открывалась истина, а ужасался потому, что истина эта абсолютно опровергала все предыдущие исследования творчества наших великих земляков. Сначала я думал, что это ошибка. Потом склонялся к версии о розыгрыше – у Евгения Петровича было немало друзей с чувством юмора. Но, в конце концов, с немалым волнением пришёл к выводу, что письма являются подлинными. Множество мелких деталей свидетельствуют об этом. Собственно, что я говорю – почитай сам.

Александр Иосифович подошёл к секретеру, достал несколько листов и протянул мне первое письмо:

«Дорогой Женя,

Дела мои идут неплохо. Да что там неплохо – отлично! Сбылась наконец моя мечта о Святой Земле. Тут много наших, и я чувствую себя почти как дома – разве что климат ежедневно напоминает об обратном. Наших – это и одесских, и вообще говорящих на русском. Помнишь Александрова? Мы часто встречаемся с ним. Тут он, конечно, Зускин. «Шелег Леванон» и «Кесит» — это названия кафе, где мы собираемся, чтобы почитать друг другу стихи и прозу. Теслер, Альтерман, Элираз, Горовиц, Шапир – эти имена ничего не скажут тебе, но для Тель-Авива они то же самое, что Олеша, Багрицкий, Валя для Одессы. Мне хорошо тут.

Здесь все пишут на иврите. Пишу и я – потихоньку, но всё более уверенно. Эзра переводит на иврит Багрицкого. Я уговариваю его писать воспоминания о «Коллективе поэтов» и его жизни с Олешей и Валей в Харькове, пока память не стёрла детали. Я показал Эзре рукопись «Двенадцати стульев». Он в восторге. Сказал, что если бы роман опубликовали тут, я стал бы звездой. Кстати, Эзра руководит литературным приложением газеты «Давар», так что мы можем публиковать тут отрывки из «Стульев» и из вашего нового романа. Он берётся за перевод.

Я много общаюсь с Хаимом Гликсбергом. Ты, наверное, уже не помнишь его. Он сын знаменитого Шимона Гликсберга, главного раввина Одессы. Хаим очень смешной – уезжая из Одессы, зачем-то сказал своему преподавателю в худучилище Павлу Волокидину о том, что уезжает в Бразилию. Мол, в Рио-де-Жанейро совсем другой свет и цвет. Он просто помешан на белом цвете сейчас. Ему повезло – чего-чего, а белого цвета у нас в Эрец-Исраэль предостаточно. Но ему этого мало – он ходит теперь исключительно в белом – штаны, пиджак, рубашка. И что ты думаешь? Имеет колоссальный успех у девушек. Я даже думаю, не последовать ли и мне его примеру.

Магидович затеял сейчас большое строительство. Заказов хоть отбавляй. Скоро ему понадобятся помощники – дома нужно подключать к воде, электрифицировать. Управлять, в общем. Думаю пойти – нужны деньги. Литературные труды и живопись не дают средств для сколько-нибудь пристойной жизни. Увы, искусство – лишь тонкий слой масла на черством хлебе борьбы за существование.
Забавно представлять себя в роли управдома…
Засим кланяюсь и надеюсь на скорый ответ,
Илюше огромный солнечный привет,

Ваш Йосеф Бендер.
22/IV/1929».

Я перечитал письмо ещё раз и спросил потрясённо:

— Неужели это правда? Бендер списан с реального персонажа? Да ещё и читал рукопись о своих приключениях «онлайн»?

— Читал и комментировал. О своих ли приключениях – это вопрос. Ты поймёшь это из следующих писем. Как ты помнишь, изначальную фабулу романа подсказал брату и Илье Ильфу Валентин Катаев. Образ Бендера был поначалу не то что второстепенным – вообще проходным. Для него была заготовлена лишь фраза о «ключах от квартиры, где деньги лежат», а основная интрига должна была разворачиваться вокруг Воробьянинова и стула с сокровищами. Но… Катаев уехал в Батум, а молодые авторы увлеклись Остапом, да так, что он затмил всех остальных действующих лиц романа. Судя по всему, наш тель-авивский управдом был своим в литературной и художественной среде Одессы и действительно послужил во многом прототипом главного героя. Но его похождения и авантюры – прекрасный художественный вымысел. Вот, посуди сам.

И Александр Иосифович протянул мне следующее письмо:

«Дорогой Женя,

Спасибо за присланную рукопись. Я читал и очень смеялся. Особенно забавен эпизод с переходом румынской границы. К счастью, всё было с точностью до наоборот. И вообще румыны – приятные люди, причём не только своей неприкрытой корыстью. Казалось бы – два берега реки, а на самом деле – два разных мира.

Наконец сбылась моя мечта. Я побывал на родине родителей. Увидел могилы дедушек и бабушек. Побывал в синагоге, о которой столько рассказывал отец. Представь себе – в Бендерах больше тридцати синагог! Больше, чем церквей! И вообще каждый третий – еврей.

В Бессарабию приезжают все – Вейцман, Нахум Соколов… Мы собирали там деньги для Эрец-Исраэль. Сейчас на них строят новые гавани в Хайфе и Яффо.

Жаль, я так и не увидел Жаботинского. Он приезжал в Бессарабию несколько лет назад. Он – мой кумир. Я мечтал о встрече с ним с юношеских лет, с той поры, когда все мы плечом к плечу стояли в отрядах самообороны.

Румыны, кстати, переименовали Бендеры в Тигину. Какое счастье, что они сделали это только сейчас. Иначе я был бы не Бендером, а Тигинским.

Ты знаешь, я подумал – возможно, то, что ваш блестящий роман не попал в Палестину — это к лучшему. Какая была бы у меня репутация, если бы наша публика прочла его? Вы так мастерски преобразили наш невинный розыгрыш со стульями, что не верить этому невозможно.

Кстати, на родине предков я завёл полезные знакомства. Одно из них – Хаим Капуста (каких только фамилий не давали евреям!) Он торгует фруктами по всей Европе, и я помог ему устроить плантации тут, в Эрец-Исраэль. Что тебе сказать – неплохо заработал.

Большой привет Илюше, Вале и Вале (именно в такой последовательности).

Ваш палестинский друг,
Иосиф Б.
יוסף בנדר
19/IX/1929»

— Вот почему он Бендер, — сказал Александр Иосифович, увидев, что я поднял глаза от листа. – Теперь всё встало на свои места. Знаешь, как у евреев Российской империи появились фамилии? Их просто стали присваивать в приказном порядке в начале 19-го века. Основные группы фамилий произошли от места, где они жили, от рода занятий или стали производными от отчества. Кроме фамилии Бендер, например, мы сегодня можем встретить людей с фамилиями Бендерский, Бендерович и другими. Живущий среди нас фотограф Леонид Бендерский – прямое тому подтверждение. Фамилия известного одесского художника Соломона Кишиневкого – из той же категории. Разумеется, как и Бориса Херсонского. Или, например, уехавший из Одессы в Америку писатель Павел Лемберский. Его фамилия происходит от немецкого названия Львова — Лемберг. Кстати, любимая нами Александра Ильинична Ильф вспоминала, что фамилию Бендер носил не только мясоторговец, сосед Ильфа по Малой Арнаутской, но и преподаватель немецкого языка в военном училище, где также преподавал отец братьев Катаевых, учительница немецкого языка в гимназии и даже сослуживец Ильфа в Опродкомгубе.

Теперь становится понятно, почему Ильф и Петров изобразили в романе такой экзотический способ бегства из СССР. Бендер хотел не просто взойти в Эрец-Исраэль, но побывать перед этим – возможно, в последний раз, — на родине предков. Конечно, уехать легально в те годы было уже практически невозможно. Судя по всему, наш Иосиф сбежал из СССР в самом начале 1928 года, зимой, ещё до полной публикации «Двенадцати стульев». Упоминаемые в первом письме Эзра Зускин и Хаим Гликсберг уехали раньше – Зускин в 1922, а Гликсберг в 1925 году. Отец Гликсберга, главный раввин Одессы Шимон-Яаков уехал в Эрец-Исраэль в 1935 году с огромными усилиями лишь с помощью Бялика. Остальные пятеро детей раввина Гликсберга остались в СССР. Кстати, сам Шимон-Яаков стоял у истоков сионистского движения «Мизрахи» — поэтому жить хотел только в Эрец-Исраэль.

— А Валя и Валя? – спросил я.

— Это Валентина Леонтьевна Грюнзайд, жена Евгения Петровича, и Валентин Катаев.

— Почему же Бендер так рисковал для того, чтобы вырваться из Советского Союза?

— Как я понял, он ещё с детства стал пламенным приверженцем идей сионизма, и мечта вернуться на историческую родину перевесила все страхи. Более правильный вопрос – почему он не сделал этого раньше, когда «ворота» для выезда из страны были ещё открыты. Причина эта описана в последнем письме. Вот оно.

И Александр Иосифович протянул мне третье письмо:

«Дорогой Женя, добрый день!

У нас сейчас настоящая зима в субтропиках – ливни. У вас в Москве, наверное, совсем холодно и всё замело снегом. Как там наши? Как Валентин и Валя?

С Шором вы здорово придумали. А главное – вполне правдоподобно. Не может быть прототипом главного героя советского романа сионист и эмигрант. Кстати, Зускин спрашивал об Осипе Шоре – правда ли, что он живёт в сейчас в Москве в одной комнате с Олешей, как он когда-то в Харькове?

Тебе не опасно со мной переписываться? До нас доходят обрывки сведений о стране Советов. Судя по тому, что у вас с Илюшей всё в порядке, русский антисемитизм пока не возродился в полную силу. Это радует.
У вашего шедевра появился ещё один читатель. Точнее, читательница. А ещё точнее – слушательница. Из нашего круга вы будете первыми, кто об этом узнает. Её зовут Рут. Она из Польши, приехала сюда четыре года назад. По-русски почти не говорит, общаемся на идиш, но всё больше и больше переходим на иврит. На иврите я и читаю ей, страницу за страницей, ваши рукописи. Начал со «Стульев». Конечно, она далека от Москвы, от российских масштабов и не может по достоинству оценить то, какой фурор может вызвать ваш с Илюшей новый роман. Но – ты знаешь, возможно, это даже к лучшему.

Для меня это отличная практика – переводить ваши книги на иврит. Труднее всего, конечно, переводить ваши блестящие шутки. Пока справляюсь. Рут смеётся. Она встревожилась лишь однажды – когда Воробьянинов с бритвой подкрадывался к моему горлу. Помните наш девиз: «Если ты умер – делай вид, что ничего не произошло»? Я сразу показал ей рукопись второй книги с моими приключениями – и она успокоилась.

Часто вспоминаю Олю. Видел ли кто-то её? Что с ней?

Засим остаюсь верно любящим вас,
Привет Илюше, Вале и Вале.
Ваш Остап. Шучу.
16/I/1930».

***

Видимо, на моём лице было такое удивление, что Александр Иосифович рассмеялся.
— Тебе тоже понравилась история с Шором? Поверь мне, прочитав первый раз письмо, я выглядел точно так же. Все устоявшиеся теории рассыпались на глазах. Да что там – сам Шор неоднократно рассказывал мне о том, как именно с него писали Остапа!

Но всему есть объяснение. В конце двадцатых советская власть действительно стала зажимать гайки. В стране запретили выход газет и журналов на иврите, а все маститые литераторы, пишущие на нём, покинули Россию в начале 20-х – вспомни судьбу Бялика. Борьба с иудаизмом была возведена в ранг государственной политики. От евреев требовали полной ассимиляции, ни о каких сионистских идеях не могло быть и речи. Хе-Халуц был разгромлен, его руководители арестованы, сионистские организации ликвидированы. О легальном выезде в Палестину можно было забыть. Так что нашему герою повезло – в конце тридцатых он мог легко угодить в тюрьму.

Ты уже понял причину, по которой он не уехал из страны раньше. Он упоминает её имя в письме. История, вечная, как мир. Кстати, в архиве Ильфа и Петрова сохранились два варианта финала «Золотого теленка», и в первом Бендер остаётся в Союзе и женится на любимой девушке. Интересно, правда?

— Александр Иосифович, это же сенсация! – взволнованно сказал я. – Эти письма просто бесценны, и вы можете стать первооткрывателем! Вы уже публиковали их? О них должны узнать все!

Александр Иосифович улыбнулся:

— Моим самым первым порывом было как раз это – немедленно рассказать всем о письмах, опубликовать их и, наверное, прославиться. Но потом точность исследователя взяла верх. Возможно, зря… Дело в том, что письма попали ко мне без конвертов. Что это означало? Это означало то, что у меня не будет никаких аргументов против въедливых критиков, которые будут опровергать мою теорию. Ведь я и сам думал сначала, что эти письма – или подделка, или чей-то розыгрыш. Самым правильным было бы найти потомков Иосифа Бендера в Израиле. К счастью, сейчас нас уже не разделяют прежние барьеры. Вот это было бы настоящей сенсацией. Ведь у них могли сохраниться не только письма Евгения Петрова, но и машинописные экземпляры рукописей и «Двенадцати стульев», и «Золотого телёнка». А это бесценная находка. Но, найдя в Интернете телефонный справочник всех израильских абонентов, я был поражён количеством людей с фамилией Бендер. Их очень, очень много. Кроме того, я не знаю иврита.

— Но есть же английский! Может быть, засесть за телефон и номер за номером обзвонить всех? И так найти потомков того самого, нашего Остапа Бендера?

— Может быть, может быть… Вот и займись этим. Ты молодой, у тебя впереди ещё много времени. А когда станешь автором сенсации, упомяни и меня – вкратце, вскользь.

Я шёл домой по ночным одесским улицам и вновь и вновь переживал сегодняшний вечер. «Этого не может быть», — думал я и тут же спорил сама собой: «Но ведь это есть! Есть письма, и они не похожи на фальшивку. Да и какой смысл Александру Иосифовичу меня обманывать»?

На следующий день я нашёл в Интернете телефонную книгу Израиля. Людей с фамилией Бендер там оказалось несколько сотен.

Я до сих пор собираюсь начать их обзванивать.