Друзья мои, потратьте пять минут на этот коротенький рассказ, наполненный светом и теплом, пусть и давний… Ей-богу, и часа не жаль…
Двоюродные сестры Юры (Ю.Векслер, покойный муж, кинооператор), племянницы, их мужья – Нина, Бася, Изя, Сеня, Мишка, Сашка – все тут. Вот ты предъявляешь претензии: звонила до поздней ночи в гостиницу, а меня не застала. А почему не застала? По одной простой причине. Я ехала сюда и знала, что в Израиле у меня – только Юрины родственники. Но, честное слово, я не успела дойти до гостиничного номера. Как только вошла в гостиницу, портье окликнул: “Крючкова? Вас к телефону!” Я взяла трубку и услышала: “Светка?” – позвонили девочки, которые выросли со мной в одном дворе. В нашем кишеневском дворе было восемь еврейских семей, две русские, одна украинская. Слева от нас жили тетя Бетя и дядя Изя, справа – тетя Полька Бликштейн, которую мы звали “селедкой”. В ее племянника, Владика, который к нам в Кишинев, приезжал из Москвы, из столицы, мы все были безумно влюблены: такой красавец! Я его вчера увидела и обалдела: такой же красивый, только седой стал.
Говорю: “Владик, помню, как я на тебя смотрела завороженными глазами, а ты толкнул скамейку, я села мимо, – и эта обида осталась у меня на всю жизнь. Я была в тебя влюблена, а ты выбил из-под меня скамейку…” Он ведь, оказывается, и не знал о моей любви… А вчера я была у девочек, ночевала у них, Лили-Сюзанны-Дорины; они накрыли замечательный стол: готовились. И мужья у них чудесные, дети дивные, все друга друга любят. Когда мы сели за этот стол, бывший москвич Владик поднял бокал и сказал первый тост: “За наше кишиневское детство, за улицу Щусева, 37”.
Такого второго двора, как у нас в Кишиневе, не было. Мы организовали собственный театр, устраивали представления, собирали взрослых и детей со всех дворов. Зрители рассаживались, мы открывали занавес… У нас была своя футбольная команда, мы играли в пионерский лагерь, моя старшая сестра считалась вожатой – мы полностью были на “самоокупаемости”.
Наш двор считался самым интересным, около него клубились остальные, вся жизнь концентрировалась вокруг. Тетя Поля, “селедка”, которая умерла здесь, в Израиле, не имела собственных детей… Я вчера ночевала у Доринки, утром проснулась – пахнет тетей Полей: она всегда пекла, и Дорина с утра затеяла пирожок. Я спрашиваю: “Дука, ты помнишь, как тетя Поля пекла пирожок?” А для кого? Она раздавала его соседским детям. А у дяди Буки на окне стоял телевизор, повернутый экраном в сторону двора. Мы, дети, рассаживались снаружи на стульях и смотрели этот телевизор. Дядя Бука купил стол для пинг-понга. Для нас – мы все играли. Сколько было приколов!.. Дука выходила с утра, картавя, кричала “Кар-р-р!” – весь двор просыпался.
Именно с тех пор я запомнила, что любой ребенок – “любочка”, “рыбочка”, “мамочка, съешь уже хлебочка с маслицем!”. А в России – что? “Куда пошел, зараза? Заткнись” Надоел – отойди”. Мой муж всегда спрашивает: “Что ты со всеми так долго разговариваешь?”
Отвечаю: “Саша, я же – с юга”. Он говорит, что у меня вкус – как у мексиканской проститутки. Он прав: мне нравится все яркое, блестящее; я люблю разговаривать с людьми, люблю огоньки горящие, музыку зажигательную…
Почему мне в Израиле хорошо? Конечно, страна неисчерпаема, каждый раз открываешь что-то для себя новое, но сейчас говорю не об этом. На каждом спектакле меня ждет сюрприз. К тому, что у меня были сюрпризы в прошлый раз, я уже привыкла. Думала, они уже кончились. Но не тут-то было. Вдруг ко мне в Хайфе подходит женщина: “Света, ты меня не узнаешь?” Я смотрю – до боли знакомое лицо: “Ради Бога, извините, не узнаю”. Тут она достает фотографию, где мы втроем. Три подружки, стоим в лесу в городе Кишиневе. Я, Фанька Бейнер, которая здесь живет уже тридцать шесть лет, и Галя, которая живет в Ленинграде. Смешно, но я не узнала Фаню Бейнер, с которой мы учились, с которой мы жили рядом – сумасшедший дом какой-то! И вот я увидела себя на снимке – уже забыла, какой я была…
…Жаль, но я забыла, какой была в детстве. Как отрезало: не могу приехать в Кишинев, потому что там все чужое, как у Ахматовой: “люди, вещи, стены”. Нас никто не знает, мы не туда попали, Боже мой! Приезжаю в Израиль – и попадаю в Кишинев моего детства, понимаешь? Здесь – все, что считала забытым, куда-то ушедшим. Но встречаются друзья, а ведь общая биография – и есть наша жизнь.
Близкие люди вдруг стали мне рассказывать про меня, Я узнала, что к Сюзанке, замечательному доктору по прозвищу “Стена плача”, весь квартал бесцеремонно ходит лечиться. Она ведь работает, приезжайте к ней в больницу, в поликлинику, – нет: они предпочитают идти домой. А самое главное, что еще жива тетя Ниночка – Сюзанина мама. Она говорит: “Светка, я помню, как заплетала тебе косички. Ты была такая маленькая…” А сейчас я обнимаю тетю Нину – ее голова мне только до груди доходит…
У меня умерла мама, бабушка – я родоначальник своей семьи, за моей спиной никто не стоит. У меня никого нет: я держу на руках всю свою семью. А здесь, у вас, я вновь чувствую себя маленькой девочкой, меня называют “Светкой”, а не “Светланой Николаевной”.
Конечно, мне в Израиле хорошо. И всякий раз, когда уезжаю, со мной случается истерика. В прошлый раз уехала, рыдая, и чувствую, что сейчас будет то же самое…
Сюзанка у нас была золотая медалистка, поступила без всякого блата в медицинский институт. На вступительном экзамене написала обо мне сочинение под названием “Солнышко” – я тогда, пятнадцатилетняя, впервые постриглась – и была рыжая-рыжая… Такой у нас был уникальный двор. Вчера, когда я пришла на этот званный обед, собрались с соседних улиц… Кишинева. Они как-то умудрились сохранить дружбу. Какие дивные у них дети!
Сколько добра в их домах, тепла!.. Даже собаки добрые – члены семьи. Дука постоянно своей собаке Пицце говорит: “Ма питом? Бои-бои!” Есть же люди светлые, добрые, которым все удается. Дука мне вчера сказала: “Я встретила Алика в восемнадцать лет – и больше уже никогда никого не видела вокруг”.
Тридцать лет вместе прожили, дети выросли… А какие у них в саду растут лимоны с грейпфрутами! Хорошо: это – настоящая жизнь, которой должен радоваться человек. Я выхожу утром из спальни, где спала в Яночкиной комнате, а Дука идет навстречу, обнимает меня, целует: “Доброе утро, мамочка!” “Ласточка”, “солнышко” – только на юге так говорят, понимаешь? Мне очень важно, чтобы меня приласкали, обняли, улыбнулись мне.
В Израиле всюду продаются магнитики: две точки и улыбка от уха до уха – вот вам мое лицо. Я привезла сыну такой магнитик, там улыбка, кипа и надпись: “Don-t worry, be Jewish” (Не печалься, будь евреем). И Митька у себя в комнате повесил эту прелесть, эту суть израильского народа…