Меня всегда поражала безликая жестокость в изучении истории в школах. Тысячи дат, имен, цифр, фактов. Большинство исторически значимых событий сводятся либо к «началась-закончилась, победил-проиграл», либо к «родился-женился-основал». Затем школьники сдают необходимые экзамены и разбегаются по университетам, унося собой в жизнь лишь несколько случайно застывших в памяти дат и десяток наиболее часто употребляемых фамилий.

Такой фактаж невидимым покровом укрывает от ученика несколько очень важных идей. Во-перых, нам часто кажется, что события пятисотлетней давности нечто бесконечно далекое. Рассматривая параграф, где описывается святая инквизиция, кажется, что от тех времен нас отделяет бесконечно толстая стена времени и нравов. Но читая о Нюрнбергской Деве с удивлением обнаруживаем на следующей странице истории чудовищные опыты в человеческой лаборатории в советском Бутугычаге или пытки над заключенными в польском Майданеке. Чуть более двадцати лет назад весь мир ужаснул геноцид в Руанде: тутси за сто дней вырезали около миллиона своих соседей хуту. Пролистываем на два века назад: в Новой Зеландии племя маори полностью уничтожило племя мариори. На улице Лаврская в Киеве расположен мемориал в виде свечи, а на берегу ирландской реки Лиффи застыли шесть статуй. Вечный свет этой свечи перекликается с немым криком дублинского мемориала, рассказывающим о миллионах погибших во время голодоморов с разницей в столетие.

Бытует мнение, что история ходит по кругу, хаотично взывая к жизни события уже ушедших столетий. Или же напоминает круги на воде, расползаясь по миру в виде масштабных последствий локальных событий. Взмах крыла бабочки вызвал бурю в Антарктиде, выставленное в соцсеть видео с самосожжением тунисского торговца Мохаммеда Буазизи положило начало революции в Тунисе, а незначительный закон о налоге на чай послужил началом Войны за независимость США.

Закономерность и хаотичность истории не стоит замуровывать в рамки логического понимания причинно-следственных связей. Посмотрите на свою, собственную жизнь: можно ли обьяснить каждое действие определенной мотивацией, целенаправленностью, рациональностью? Или же за нашими поступками часто стоит характер, ошибка или даже случайность?

Также и история. Не во всех событиях имеет место мировой заговор. Большая часть экипажа Непобедимой Армады погибла не во время сражения с англо-голландским флотом, а при возвращении домой, попав в ужасный шторм. Гениальный философ, чьи идеи повлияли на лидеров многих государств был шизофреником. «Когда я проснулся на рассвете 28 сентября 1928 года, я, конечно, не планировал революцию в медицине своим открытием первого в мире антибиотика или бактерии-убийцы», — запись из дневника Александра Флемингa, человекa, который изобрёл пенициллин в следствии того, что забыл убрать лабораторию перед отпуском. С другой стороны, изучая историю Ватикана мы поражаемся изощренности человеческого коварства, умению выдавать тщательно спланированную жесткость за нелепую случайность, великолепную способность выдавать подделку за документ, а случайную прихоть за волю свыше.

Историческое полотно так неоднородно и противоречиво, что сводить его исключительно лишь к буквам в именах и цифрах в датах, игнорируя спирали закономерностей, методологию отделения перекрученных биографами плевел от зерен реальных событий, игнорирование временных кондиций и культурных особенностей — величайшая ошибка. Неумение критически рассуждать и анализировать, слепая вера написанному в книге или сказанному в новостях, поверхностное и одностороннее восприятие современной политической ситуации — корнями эти демократические несчастья тянутся к школьной скамье.

Но я бы хотела акцентировать внимание на еще одной, более глубокой проблеме — обезличиванию истории.

В Иерусалиме есть потрясающий музей — Яд Вашем (о нем мы будем говорить подробнее). Там есть экспозиция — серые, стертые башмаки, утрамбованные под стекло.

- Эти башмаки нам отдал один из концлагерей, — вещал экскурсовод. — Запомните хорошо: это не серая масса. Каждая пара башмаков — отдельная история, отдельная жизнь и отдельная трагическая судьба.



Через полгода благодаря фонду “Феникс” у меня была возможность лично побывать в Освенциме, Майданеке, Треблинке, Собиборе, постоять у стены Варшавского гетто, пройтись мимо могил еврейского кладбища, зайти в дом сирот Януша Колчака и провести несколько часов в музее Полин. Это была тяжелейшая поездка. Мы заходили в газовые камеры, где стены исцарапаны ногтями жертв в предсмертных муках. Мы были в бараках, где от болезней погибали десятки тысяч человек. Мы плакали, когда нам рассказывали, как забавлялись жены немецких офицеров, обмазывая заключенных вареньем и вталкивая их в голодающую толпу пленников. Мы смотрели фильмы о Холокосте, а затем ходили по трагическим местам, изображенных в кинокартинах, преследуемые призраками погибших там людей.

Но о двух впечатлениях я бы хотела написать отдельно.

Наша поездка состоялась в апреле, когда Польша только отходила от зимы. Двигались мы перебежками, кутаясь в шарфы, борясь с промозглым ветром и утопая по щиколотки в грязи и слякоти. Моросил мелкий дождь, капли будто застывали в воздухе. Природа дышала влажным холодом, разбивая нашу группу на несколько частей — кто-то шел вперед, кто-то оставался подольше в помещениях: детальнее посмотреть и, банально-трагикомично — погреться.

Мы шли в самом хвосте. Выйдя из барака направились в сторону группы, окружившей странную конструкцию, напоминающую летающую тарелку. Поднявшись по лестнице мы увидели огромное углубление, а над ним купол. Внутри конструкции был серый холм. Стояло гробовое молчание.

- Что это? — я в недоумении спросила стоящую по соседству девушку.

Она глухо ответила:

- Пепел.

Огромная гора человеческого пепла. Страшное серое надгробие для сотен тысяч, а может и миллиона. Безмолвный холм, кричащий о смерти. Могила, прячущая в своих недрах прерванные судьбы. Пепел, в который преждевременно перемолола страшная историческая несправедливость тела пленников лагерей.

Все, что осталось от неспетых песен, ненарисовыннах картин, ненаписанные романов, непосторенных домов, несбывшихся мечтаний, нерожденных детей, непрожитых жизней — лишь прах, постепенно развевающийся безжалостным ветром времени.

И каждый сантиметр этой адской горы — отдельный человек. Женщина, которую схватили немцы, когда она провожала любимого на работу. Мужчина, ваявший скульптуру. Ребенок, игравший на скрипке. Младенец, едва появившиеся на свет. Старик, доживающий дни в окружении внуков… Все оборвалось за несколько часов. Поезд. Барак. Газ. Пепел…

Спустя несколько дней после поездки в Майданек мы участвовали в Марше Жизни. Около десяти тысяч человек колонной проходят по дороге из Аушвица в Биркенау. Затем участники шествия располагаются около известной железной дороги перед сценой, на которой выступят генерал-лейтенант Армии обороны Израиля, министр образования Израиля, главный раввин Тель-Авива, призывающие чтить память жертв Холокоста. Исполняется Кадиш, зажигают шесть факелов, символизирующих шесть миллионов жертв.

“Сегодня Освенцим стал бело-синим. Тысячи и тысячи человек. С флагами. С улыбками. С гордостью. С уверенностью. С песнями. Со слезами.

Не забудем.

Никогда!”

На сцену помогают подняться старику, одетому в сине-белую полосатую робу. Эдвард Мозберг — выживший во время Холокоста.

“Объединенные нации обьявили 27 января днем памяти жертв Холокоста. Я не думаю, что они лучшие друзья Израиля, ведь День памяти должен быть на Йом ха-Шоа (день Катастрофы, национальный день памяти и траура в Израиле). А мой день памяти в понедельник. И во вторник. В среду. И в четверг. И каждый день моей жизни. На протяжении последних 77 лет я ни на секунду не забываю то убийство, которое они совершили в отношении моей семьи и шести миллионов евреев…”

Всего лишь после нескольких секунд звучания его хриплого, но такого сильного голоса, пролетевшего над Освенцимом, все плакали.

Помню, как несколько охранников, стоящих возле меня, закрыли ладонями лица. Сдерживаемое горе вырвалось наружу рыданиями. Лишь тогда мы на секунду прикоснулись к огромной трагедии. Лишь на мгновение осознали масштаб Катастрофы, когда услышали голос очевидца тех событий. Нет, мы не впервые слышали то, что он рассказывал — сила его слов была совсем не в цифре. А в том, как непоколебимо твердо звучали эти слова, как дрожали руки, в его взгляде на правнучку, стоявшую позади.

Помню, как сразу же скинула видеозапись его речи всем близким и друзьям. В голове была одна мысль: стоило поехать в Польшу лишь для того, чтобы услышать его речь. Ни десятки книг о Холокосте, ни посещение концлагерей, ни просмотр фильмов не вызвали таких чувств как несколько предложений живого очевидца Катастрофы.

Это было настоящее соприкосновение с историей — когда ты каждой клеткой чувствуешь силу события, когда душу разрывают эмоции, когда запоминаешь не головой, но сердцем. Разве есть что-то общее со скучным уроком, когда учитель монотонным голосом диктует годы войн и количество убитых?