Съёмки проходили на берегу моря. Жарко было. В обеденный перерыв вся группа бросилась купаться. И я, естественно тоже.
Наплавался, нанырялся, слышу — зовут. Ну, я актёр дисциплинированный: зовут — иду.
Оператор говорит:
— Надо закончить всё, пока солнце не ушло.
Надо так надо. Сел я уже на грим и чувствую что–то не то, дискомфорт какой–то. И вдруг, до меня доходит, что челюсти–то во рту нет! Выронил, когда нырял. Я сразу к режиссёру, ору:
— Я челюсть потерял!
А он ржёт и все вокруг с ним вместе. Думают — я разыгрываю их. Полчаса доказывал, что не шучу. Ну, а когда до них дошло, что это правда, стало всем та–а–ак грустно–грустно.
Снимать не можем. Да ещё предпоследний день месяца, если отснятый материал сегодня вечером в Москву не отправят, то план летит к чёрту, а соответственно и премиальные.
(в те годы в кино премиальные были + 40% к зарплате!)
Тут уж народ веселиться совсем перестал и на меня так косо посматривать начал… Режиссёр директору говорит:
— Ничего не знаю, выкручивайся как хочешь, но чтобы максимум через полчаса у меня Смоктуновский был в кадре!
Директор — к художникам, к бутафорам, а те:
— Мы–то при чём? Мы не дантисты.
Короче, директор в отчаянии хватает мегафон и орёт на весь пляж, что тому, кто найдёт челюсть Смоктуновского, он лично выкатывает пять бутылок коньяка. После этих слов все дружно бросились в воду (даже те, кто в нашей съёмочной группе не работал). Ныряли, ныряли… долго…
А потом, представляете? Одному парнишке–осветителю повезло! Выныривает, рот до ушей, а в руке — челюсть. Ну все сразу бросились готовиться к съёмкам, пока солнце не ушло. Я скорей челюсть схватил, в рот сунул…
(Иннокентий Михайлович выдержал мхатовскую паузу, а потом трагическим шёпотом окончил фразу)
А она… представляете?.. не моя…