Быть поэтом-сатириком — задача не из легких. Ведь метко и смешно писать о том, из-за чего душа рвется или устраиваются скандалы на кухнях — такое простым смертным не дано.
Игорь Губерман — как раз тот человек, который способен чувствовать и понимать весь масштаб души человеческой, и при этом кратко, до боли в животе смешно, излагать рифмой весь трагикомизм нашего с вами быта.
О жизни
Наша жизнь – трагедия, это знает каждый, поскольку каждому известен финал этой пьесы. Но что она еще и комедия, понимает не любой из ее участников. Мне повезло: я ощущаю оба эти жанра.
не мечись, как по джунглям ботаник,
не горюй, что не всюду успел,
может ты опоздал на «Титаник».
пресно, тускло, простоквашно;
чтоб душа была свежа,
надо делать то, что страшно.
и чувствую, и вижу очень зримо:
неважно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
О национальности
«Я в любой стране чувствую себя одинаково — русским евреем. Я вырос в русской духовной среде, с этой точки зрения — я русский. С точки зрения массы других черт — я, безусловно, еврей».
всегда с людьми, везде один,
меж русских был я иудеем,
а меж евреев – славянин.
смешалось разных лиц и наций,
что голова, как синагога,
полна святынь и спекуляций.
О женщинах и о любви
Молодость должна быть бурной. В отношении женщин в юности я был практически всеяден. Это отчетливо видно по стишкам. В те годы я напоминал себе бычка, который вырвался на свободу из загона. Всегда полагал, что женитьба – это чудовищное ограничение свободы. И не ошибся. Но мы все когда-то лезем в добровольное рабство.
и женских мыслей хороводы,
поскольку мы умны от книг,
а бабы — прямо от природы.
как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольского в ней.
поскольку в нежной плоти хрупкой
натура женская таит
единство арфы с мясорубкой.
О тюрьме
«Я очень благодарен советской власти за то, что меня посадили, потому что это была замечательная жизненная школа. Она мне очень много дала. 38 лет подряд мы собираем друзей 13 августа, в день, когда меня арестовали и через пять лет выпустили».
сменив невольно место жительства,
кормлюсь, как волк, через кормушку
и охраняюсь, как правительство.
тюрьма сочится в души и умы,
и каждый, кто смиряется с тюрьмой,
становится строителем тюрьмы.
Об Израиле и России
«Израиль — абсолютно моя страна. И Россия — моя страна. За Израиль все время испытываю страх и гордость, а за Россию – боль и стыд».
умеем голос подавать,
мы можем стоя пресмыкаться
и на коленях бунтовать.
протекает подобно реке:
чтоб имелась родная страна
и чтоб жить от нее вдалеке.
Принадлежал одной державе,
Но образ жизни был там свинский,
И все оттуда побежали.
О том, кто такой — еврейский дурак
«Дураков у нас такое чудовищное количество, что я просто очень горд за наш народ – что у нас их не меньше, чем у других. Причем еврейский дурак – он самый страшный. Потому что он с эрудицией, с апломбом, все может объяснить».
зажегшей человечества свечу,
eвpeй имеет общие изъяны,
но пользуется ими чересчур.
он дубом дуб в дубовой роще,
но где труднее – он умней,
а где полегче – он попроще.
за пластику житейских поворотов
евреи платят матери-природе
обилием кромешных идиотов.
О религии
«У меня нет религиозных моментов. У меня связь с Б-гом интимная, и мне синагога не нужна».
таясь, будто птица в кустах,
душа, чтоб не быть обнаруженной,
болит в очень разных местах.
ключ ко всему, чему был изумлен:
да, у евреев был договор с Богом,
только он вовремя не был продлен.
О еврейском юморе
«Если бы я не подкалывал – я не знаю, каким бы я был. Но во всяком случае это у меня – чисто еврейская черта. Потому что юмор и смех над самим собой – он дико свойственен нашему народу. И я думаю, что это один из важнейших факторов, который помог выжить евреям во все эти тысячелетия совершенно несветлой жизни».
Кто их вообще не выносит;
Отсюда, должно быть, родился наш смех
И пляски на скользком откосе.
Определив друг другу роль:
Ты любишь грешников? Прекрасно.
А грешниц мне любить позволь.
хотя уже склонен к мыслишкам,
что все мы eвреи, конечно,
но некоторые — слишком.
чтоб дух темнел и чах;
не должен быть уныл народ,
который жгли в печах.