«Письма римскому другу» (1972 г.) – самое знаменитое и самое музыкальное произведение Иосифа Бродского. Одиночество здесь осознано как благой удел, а всемирный абсурд вызывает лишь добродушную усмешку:
Довольно часть Бродский стихи посвящал своим друзьям и врагам, событиям и переживаниям. «Письма римскому другу» (1972 г.) – самое знаменитое и самое музыкальное произведение Иосифа Бродского. Одиночество здесь осознано как благой удел, а всемирный абсурд вызывает лишь добродушную усмешку.
Письма римскому другу из Марциала
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдёшь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
___
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги?
Всё интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своём саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
___
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
___
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
___
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
всё равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
___
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?
___
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал ещё… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьём вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
___
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
___
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
«Письма римскому другу» обозначили весьма важную для начала 70-х гг. проблему: как жить в империи, которая на глазах дряхлеет и при этом ужесточается, грезя о былом величии? Стихотворение передаёт чувства, общие для жителей всех дряхлеющих империй, будь то Древний Рим или СССР. Активная жизнь закончилась, осталось только доживать и спокойно ждать смерти: «лебезить не нужно, трусить, торопиться».
Бродский предлагает не худший выход: в конце концов борьба ни к чему не ведёт, разве что прибавляет страдания либо самоуважения.
А вот жизнь «в глухой провинции у моря» позволяет и не участвовать в подлости, и не тратить жизнь на бессмысленную борьбу с ней.
Не удивительно, что советская интеллигенция, выработавшая тогда множество способов бегства от действительности (в дворники, в сторожа, в мистику, в садоводство и огородничество), любила эти стихи больше других.
Бродский и сам питал слабость к «Письмам…» – понимал, что уловил особую, неведомую прежде гармонию уединения и примирённости.