Он курил как паровоз. Иногда траву. Изредка напивался так, что друзья заносили его домой. Рядом стабильно вились несколько девушек. Он играл на гитаре, а они глядели на него — влюбленные и очарованные.
Таков был красавец Филипп-музыкант, бывший солдат Армии Обороны Израиля, сын французских репатриантов.
Каждый Шабат Филипп неизменно отключал телефон, делал кидуш и неторопливо хромал в синагогу. Также, соблюдал он кашрут, накладывал тфилин, на память цитировал отрывки из Торы.
Он был невероятно открытым и бескорыстным. Его обаятельное лицо светилось детской улыбкой, а глаза дружелюбно глядели в загадочную даль. Большой ребёнок, развязный пройдоха, добродушный мечтатель.
— Фил, откуда в тебе столько противоречий? — спросили его однажды. Поздно ночью, когда разговоры могут быть достаточно откровенными.
— Десять лет назад, во время Второй Ливанской нас окружили боевики Хизболлы. Мы сидели в укрытии, а они обступили здание со всех сторон и начали стрелять. Мы начали прощаться друг с другом вслух, а с жизнью-про себя. Когда солдат, мой друг, упал рядом мертвый, я попробовал заключить, как тогда думал, последнюю сделку: ‘Послушай! Я был плохим твоим сыном! Но если ты мне дашь шанс выжить, я обещаю, буду делать все так как ты велел! Пожалуйста, подари мне этот шанс..’. Очнулся я в реанимации. Все погибли, я выжил.
Он повернулся и посмотрел не вдаль, но прямо в глаза-серьёзно, грустно. Уверенно.
— Вот так я и начал соблюдать Шабат. И все остальное. Не все правда получается, — он улыбнулся своей обаятельной улыбкой. — Но я стараюсь. Честно.
Последние слова он произнёс, устремив взгляд далеко ввысь. Взгляд слегка уставший, но наполненный верой и почтением.
На лбу резко очертились глубокие морщины. А на висках уже играла седина.