И особенно если ты после школы попадаешь в погранвойска. Единственный еврейский юноша на весь округ. При перекличке фамилия вызывала взрыв смеха. Старшина Войтенко выговаривал строю, что нехорошо смеяться над фамилией солдата... Срулевича (смех перерастал в гогот), и с удовольствием повторял ее снова (гомерический хохот).

Значительно позже я понял, почему меня с пятым пунктом призвали служить в ведомство КГБ: в 18 лет я имел 187 см роста и 90 кг веса.

Загремел бы я в какую-то Коми АССР охранником в лагерь. Спасло чистописание. Я был прирожденным каллиграфом. Вот такое редкое сочетание «Дяди Степы» и «князя Мышкина». И тут я был нарасхват.

Оформлял красные уголки, выписывал удостоверения, грамоты...

Вскоре перевели меня из Измаила в Одессу.

Писал адреса в обком, в Киев и даже лично Андропову по случаю его шестидесятилетия.

Одесса! Почти три года беззаботной и неповторимой уже потом жизни.

Оставалось время и на море, и на танцы в парке Шевченко, и на театры, особенно оперетту. В те годы был взлет славы Михаила Водяного.

А теперь — к чему веду рассказ.

Читаю на афишных тумбах: «Певица Нехама Лифшицайте. Еврейские песни». Мне, племяннику дяди Эзры Шварца, кантора нашей Джуринской синагоги, да не пойти?! Когда еще выпадет такой шанс?

Отправляюсь за несколько дней до начала гастролей за билетом, а они все проданы.

Пришлось попросить моего начальника посодействовать.

— Заговорила родная кровь, Срулевич.

— Давно не слышал ничего на еврейском.

Позвонил он в филармонию. Представляю, какой там стоял переполох. Билет, притом бесплатный, в центре первого ряда, ждал меня в кассе. Выгладил я свою синюю форму (костюма ведь у меня не было), начистил до блеска ботинки, надраил на фуражке кокарду и отправился на концерт.

Такое собрание евреев я увидел впервые. И каких евреев!

Музыкантов в бабочках, художников с длинными волосами, старых меломанов с аккуратно подстриженными бородками.

А женщины!!!

Я среди всех выглядел «синей вороной».

Но передо мной расступались, шушукались за спиной, вымученно улыбались.

Соседка слева, дородная мадам с пен сне на носу, застыла, когда я сел рядом, и косила глазами не переставая. Сосед справа, старичок, опирался на палку с набалдашником в виде льва и раскланивался со многими: «Здраствуйте, добгый вечег, доброго здоровьечка!» Все обращались к нему: «Доктор Циклис!»

А завидев меня рядом, быстро-быстро ретировались. Он же, подняв высоко голову, смотрел на меня с удивлением.

Мое присутствие создало напряженное состояние в зале.

До меня доносилось:

— В зале кагебэшник.

— Он следит за доктором Циклисом.

Все взоры были обращены на меня. Я почувствовал себя ништ гит.

Как разрядить обстановку? Не могу же я встать и сказать им, что я такой же еврей, как и вы, что я помню до сих пор песни на идиш, что я пришел насладиться музыкой.

Я попросил у соседки программку. Она неохотно протянула ее мне.

Я стал читать вслух: «Варнычкес», «Ломир зих ибербейтн», «Шир .а ширим»...

— Ир рэд аф идиш?

— Авадэ, конечно.

— Эр из а ид, эр рэд аф идиш! — крикнула она, вставая. По залу от первого до последнего ряда прошла волна:

— Эр рэд аф идиш!

...Нехама Лифшицайте была на высоте, в ударе. Пела она замечательно. Чистый голос, великолепное произношение, выразительные руки!

В перерыве меня затащили в буфет и накормили досыта — «голодненького, бедненького еврейского солдатика».

После концерта доктор Циклис повел меня с собой за кулисы и представил певице.

На сцене она казалась мне высокой, а здесь — красавица-подросток. Я попросил надписать открытку.

— Впервые вместо показаний даю чекисту автограф. Такое бывает нор ин Адес, — пошутила она.

Полковник Булыгин спросил меня на следующий день:

— Ну, как тебе «Варнычкес»?

— Вкусные, товарищ полковник.

— Наши там были. Отчет имею. А что она написала тебе на открытке?

— «На добрую память, с любовью Нехама».

— Красавец (с ударением на последний слог), иди, пиши поздравление Щербицкому с присвоением ему звания Героя Социалистического Труда.

Такая была мелиха!